Графиня Козель. Часть вторая, глава IX

Однажды утром, когда Заклик сидел у себя в гостинице за кружкой игристого пива, туда вошли три солдата из замковой стражи.

Лица их показались Заклику знакомыми, он видел их на часах во дворце, и один из солдат тоже его вспомнил. Они разговорились.

— Черт меня съешь, — воскликнул солдат, — если вы не тот силач, который ломал подковы!

— Однако вы памятливы, приятель, — отвечал Заклик, — да, бывало, что я и подковы ломал, и вола за рога останавливал. Все это было, да прошло, теперь я и с бараном вряд ли справлюсь.

— Что же это с вами сделалось?

— Да вот все колики у меня, все хвораю.

— Ну, это худо; впрочем, поживите у нас подольше, полечитесь, авось вылечитесь; а нам все-таки веселее будет, хоть человека свежего видим, а то тут едва не одурели от скуки.

— Что же так?

— Да разве вы не видите, что за жизнь здесь и что за место?

— Не хотите ли кружку пива, приятель?

— Отчего же со старым знакомцем не выпить? Служба пакостная. И еще черт знает до каких пор продолжится!

— Правда, тут невесело! Ну, как-нибудь время коротаете?

— А как его коротать?

— Вот пивцо пьете.

— Редко.

— Отчего же?

— Отчего? — солдат рассмеялся. — Не все угощают им, приятель, так, как вы, а деньги спрашивают.

— Ну, в картишки, небось, играете?

— Опять деньги нужны, а без денег что за радость шлепать!

Вскоре солдаты зачастили «на доброе пиво» в гостиницу, а хворый Заклик, тоже изнывая от скуки, ходил их провожать в замок и заходил иногда далее границ, для этого положенных. Так он побывал не только на дворе, но даже в коридорах, по которым можно было дойти прямо до дверей арестантки.

Солдаты всегда были рады этому силачу, который к тому же оказался еще страстным и очень несчастливым картежником. Что ни день, то они забирали у него несколько талеров, но он за это не сердился и, уходя, так же медленно шел вдоль стен замка, как и приходил в него. Офицер команды жил в местечке и был занят ухаживанием за дочерью мясника, для которой он играл на гитаре и пел нежные романсы.

Заклик видел, что стражу обмануть нетрудно. Но зато выяснились почти неодолимые затруднения: помещения графини примыкали к квартирам командующего стражей офицера и старого надзирателя замка. Последний жил здесь со своим семейством, в коридорах постоянно проходили, невозможно было пробраться к узнице никем не замеченным. Надо было думать о другом пути: нельзя ли подкупить этого многосемейного чиновника и потом его обмануть? Другого нечего было делать, и Заклик решился это испробовать. Через солдат ему очень скоро удалось завязать знакомство с надзирателем, который оказался человеком очень удобным для целей Заклика: он был беден, жаден, скуп и весьма сговорчив. Начав угощать тюремщика, Заклик выведал от него, куда поместили Ко́зель, и узнал, что там есть старая железная дверь, ведущая в пространные камеры, где когда-то хотели устроить архив для старинных актов. Заклик высказал своему новому знакомцу большое желание взглянуть на эту старинную постройку, но тот на этот раз отмолчался.

На другой день они уже разговорились прямо о графине, и Заклик старался рассеять в надзирателе некоторые неблагоприятные для нее впечатления и внушить ему к ней сострадание как к женщине молодой, прекрасной и очень несчастливой.

— Судите сами, у нее все отнято: имя, положение, состояние, дети и наконец сама свобода, а еще, Бог знает, виновата ли она в том, в чем ее обвиняют!

— Ну, даром же не стали бы ее обвинять! — возразил надзиратель.

— Эх, мой почтеннейший!.. Отчего не стали бы обвинять и даром? Это не мы, простые люди, а там люди придворные, хитрые, коварные и жадные; а графиня была могущественна и богата.

— Богата?

— О, она и до сих пор очень богата! — отвечал Заклик. — Хотя, разумеется, ее порядком обобрали, но все-таки у нее осталось еще очень много друзей, которые для нее ничего не пожалеют. А потом, будьте уверены, что она еще вернет свое могущество, и тем, кто ей сослужил бы теперь хоть маленькую службу, наверно, будет нехудо… А? Что вы об этом думаете, господин Герцог?

Господин Герцог (так звали надзирателя) думал то, что ему и следовало думать, то есть думал, нельзя ли тут извлечь себе какую-нибудь выгоду.

— Да, — сказал он, — разумеется, если все это так, как вы говорите…

— Это все так, как я говорю, господин Герцог!

— Ну, тогда… тогда я должен думать, что вы знаете, о чем говорите.

Они молча взглянули в глаза друг другу и оба улыбнулись.

— Конечно, я знаю, — отвечал Заклик, — и даже нимало бы не удивился, если бы кто-нибудь из друзей графини вдруг явился бы сюда к вам и предложил бы вам хорошенькую сумму за то только, чтобы вы устроили ему возможность переговорить с графиней хотя бы всего одну минутку.

Заклик взглянул на старого Герцога, который молча поглаживал бороду.

— Подумайте-ка, что бы вы в таком случае сделали?

— Я поступил бы с этим искусителем, как наш мудрый Лютер с чертом: я пустил бы в него чернильницей.

— Ну, чернильницей это еще не так страшно: вы в него запалите чернильницей, а он в вас разом пустит целую горсть новых чеканных талеров, так перестрелка будет неравная.

— Да, это действительно пули не одного калибра. Если кому не жаль ребят, так этакой канонады, пожалуй, не выдержишь! — отвечал, смеясь, надзиратель.

— Э, оставьте вы в покое детей! Никогда до детей ничто это не коснется!

— Толкуйте-ка вы: не коснется! — засмеялся Герцог. — Как раз отец повиснет на виселице, а они пойдут по миру.

— Полноте, пожалуйста! Никто об этом никогда не узнает; и вы сами хорошо в этом уверены, а мы так только напрасно время в разговорах тратим. Берите-ка пятьдесят новеньких талеров, да и дело в шляпе.

— Как вы это странно говорите!

— Ничуть не странно!

— Да кто же мне их даст?

— А хоть бы и я!

— Ну, я так и думал, что это вы! — отвечал с усмешкой Герцог.

— Ну, так за чем же дело? Уверяю вас, что вам нечего опасаться: солдаты меня знают и будут на моей стороне, а я сам знаю, как с ними обойтись. Проведите меня в залу, когда при графине нет ее женщин. Постучимся в ее дверь, и я ей скажу несколько слов… Только и всего.

— Знаете ли, если бы не те бабы, что к ней приставлены, то мне, право, кажется, что я бы не мог вам отказать в вашей просьбе, — отвечал Герцог. — Но ведь они при ней, то та, то другая, безотлучно.

— На все есть средства. Разве нельзя, например, сделать так, чтобы их пригласила к себе ваша супруга?

— Э, нет, этак я не хочу. По-моему, баба никогда не должна ничего знать о серьезном деле! — возразил Герцог. — Нет, вы уже предоставьте мне это самому обдумать!

Заклик, разумеется, не возражал, а только выставил перед надзирателем пять стопок крупных талеров, которые и спустились в объемистый карман Герцога; а несколько дней спустя, когда графиня прохаживалась по своей спальне, она вдруг услышала легкий, но ясный стук в железную дверь, и едва подбежала к ней и постучала со своей стороны, тотчас же щелкнул замок и дверь отворилась, а на пороге ее показался Заклик.

— Графиня! — заговорил он. — Время дорого; много говорить нельзя; знайте, что я буду здесь в окрестностях, пока что-нибудь сделаю.

— Бежать, бежать отсюда! — живо отвечала графиня.

— Это не так легко, как вы думаете! Вы только будьте терпеливы и верьте, что я сделаю все, что возможно. А вы спускайте всякий день из окна, которое с Задней стороны башни, серый шнурок, я буду прикреплять к нему записочки о том, как идут наши дела и что вы должны делать. Теперь более говорить невозможно, я едва устроил и это короткое свидание. Вот вам кошелек с червонцами на всякий случай, они могут вам понадобиться, спрячьте их и прощайте!

Стоявший сзади него в тени Герцог уже торопил Заклика удалиться, и едва он шепнул графине название гостиницы, где остановился, как железная дверь снова замкнулась.

Узница ободрилась духом и, упав на колени, со слезами благодарила Провидение за оказанную ей помощь.

Герцогу очень понравились полновесные талеры, он почувствовал охоту добрать их до сотни и сам навязался к Заклику с предложением познакомить его с развалинами замка и теми запущенными частями, где он еще не был. Заклику все это, разумеется, было на руку, и талеры переходили к Герцогу, а у Заклика слагался план освобождения графини.

Осматривая развалины, он заметил старые крытые ходы, которыми можно было пробраться в замок и выйти из него. Один такой ход выводил почти на самую дорогу, и хотя этот выход был завален мусором, однако, была некоторая надежда, что он к чему-нибудь пригодится. Затем оставалось найти средства скорее перебежать из Саксонии и выбрать приют, безопасный от поисков Августа. Пруссия для этого, очевидно, не годилась, и Заклик в этом выборе все больше останавливался на Польше. Там, по его мнению, можно было так спрятаться, что никто не отыщет. Хотя всякие отношения Заклика с родиной были давно уже прерваны, но все-таки он имел там знакомых, дальних и близких родственников и притом он знал, что саксонец, кроме немногих сторонников в польской аристократии, был нелюбим всею страною и имел много заклятых врагов между влиятельной шляхтой.

Надо было припасти верного человека и лошадей для побега, и Заклик решился для этого на время отлучиться. Он сообщил графине о цели своей отлучки посредством записочки, привязанной к спущенному ею шнурку, и еще раз повидался перед отъездом с Герцогом, заинтриговав его возможностью заработать без всякого риска не пятьдесят талеров, а уже целую тысячу.

Старик слушал.

— С тысячей талеров, — говорил Заклик, — вы могли бы тихонько перебраться куда-нибудь к Рейну, выслав туда заранее свое семейство, и поживали бы себе там, как у Христа за пазухой.

Герцог молчал.

Прощаясь с солдатами, Заклик распил с ними несколько бутылок пива и, пообещав скоро опять сюда вернуться, отправился назад в Дрезден.

По отъезде Заклика Ко́зель в ожидании от него вестей находилась в лихорадочном состоянии. Ежедневно бегала она к окну и спускала свой серый шнур, но записок не было. Своенравная женщина еще не умела терпеть и негодовала, что не все делается так, как ей хочется. Впрочем, она в это время постаралась привлечь к себе одну из приставленных к ней женщин, которая казалась несколько податливее своей нелюдимой подруги.

Ко́зель не умела просто и душевно обходиться со слугами, и ей нелегко было научиться этому в заточении, где она еще продолжала считать себя женой Августа, однако неволя заставила ее обращаться с Магдаленой — так звали младшую из ее женщин — теперь поласковее. Впрочем, все это было неискренно и неискусно и потому не достигало своей цели. Графине не удалось привлечь к себе Магдалену. Денежные подарки, которые давала ей Ко́зель, конечно, подействовали на служанку, но не установили между ней и Анной искренних отношений.

Так прошел месяц, а Заклик все еще не возвращался. Хлопоты его в Дрездене затруднялись тем, что его здесь почти все знали, и он должен был скрываться и действовать так, чтобы ничем себя не обнаружить.

А между тем прошла осень, наступила зима, и дороги сделались хуже, а следы явнее для погони. Надо было ждать до весны. Заклик съездил в Носсен и не без труда известил об этом графиню, прося ее потерпеть до теплого времени. Герцог, снова получивший при этом изрядные деньги, опять дозволил им свидание, для которого сам отворил двери, а посвященная на сей раз в эту тайну Магдалена стояла на страже. Теперь разговор мог продолжаться долее и Ко́зель имела время договориться с Раймондом. Побег отложен был до первых весенних дней. На Герцога теперь смело рассчитывали, не сомневаясь, что он за хорошую плату поможет графине выйти на волю.

Но зима, как назло, в тот год стояла холодная и долгая, и исполнение затеянного побега все отлагалось; а это, как известно, всегда очень дурно в подобных делах, зависящих от множества самых непредвиденных случайностей. Так было и тут: Герцог как-то немного подпил и сболтнул что-то жене, а она выпытала от него еще кое-что и поболее и, будучи женщиной рассудительной, стала соображать, что от выгод предлагаемой измены отказываться не следует; но следует, может быть, сыграть в двойную игру: прикинуться готовым оказать содействие побегу графини, взять деньги, а между тем, чтобы не утратить места, сообщить обо всем правительству.

Герцог, выслушав жену, промолчал, поглаживая свою бороду, но мысль показалась ему довольно практичной.

Графиня была уверена в Магдалене и уговаривала ее бежать вместе с собой; а у той были свои соображения. Она под предлогом свидания с родными отправилась на несколько дней в Дрезден и сообщила о приглашении Ко́зель своей сестре, которая служила при доме Денгоф. Сестры посоветовались и, надеясь на большую награду, решили донести обо всем Белинской.

Можно себе представить, какой переполох подняло это, когда разлетелось по городу! Немедленно было сделано распоряжение арестовать обеих сестер-доносчиц и допытаться от них подробностей затеи Ко́зель, а вместе с тем в тот же день в Носсен был отправлен новый отряд солдат на смену прежнему, причем караул был удвоен, и старый надзиратель Герцог сменен, закован и отправлен в Дрезден. С этих же пор замок стали стеречь и снаружи. Ко́зель ничего этого не ожидала и была очень удивлена, когда, проснувшись утром, нашла в комнате, смежной с ее спальной, незнакомого офицера, который имел поручение пересмотреть все ее вещи и бумаги, а также осмотреть замки и двери ее помещения.

Графиня поняла, что случилось что-то неблагоприятное, но не смела ни о чем спросить и опасалась всего более того, чтобы не арестовали Заклика. Но, на счастье, его здесь никто не знал под его настоящим именем, а наружность свою он маскировал так ловко, что по ней его узнать было трудно.

Записки Заклика, которые графиня получала при помощи шнурка, она сумела уничтожить, и доказательств к подтверждению доноса о побеге не было, но тем не менее жизнь арестантки в Носсене с этих пор сделалась гораздо несноснее. К ней были приставлены новые слуги, которые обходились с ней самым сдержанным образом. Всех добрее был новый караульный офицер, который, несмотря на его мрачное лицо, имел мягкое сердце и однажды сам сказал графине:

— Я знал вас, графиня, в лучшие времена!

— Право, не помню, — отвечала Ко́зель.

— Ну, да где вам помнить меня, бедного и ничтожного человека, а я видел вас, состоя в королевской свите, и, признаюсь, никак не думал тогда, что мне доведется исполнять здесь при вас такую обязанность.

— Что делать! — сказала графиня.

— Конечно, что делать, графиня: у служащего человека служба прежде всего; но если я могу чем-нибудь быть вам полезен и в пределах моей власти облегчить вашу долю, то вы не ошибетесь, если на меня положитесь в этом.

Ко́зель посмотрела на него недоверчиво.

— Вы мне, кажется, не верите?

— Нет. Но я вам поверю, если вы мне скажете, что обо мне донесено?

— Подробностей я не знаю, так как все новые распоряжения вышли прямо от короля через маршала Левендаля, но велено переменить прислугу, надзиратель замка арестован.

— А еще кто пострадал за меня?

— Кажется, что, кроме слуг, никто. Впрочем, если я что-нибудь узнаю, я вам скажу: я ведь должен ежедневно приходить к вам. Вы не сердитесь, что я при слугах буду строг, но знайте, что я вас очень жалею и все, что могу, готов для вас сделать.

Он, откланявшись, ушел и вел себя, как обещал. Дни графини потекли вяло и уныло, и надежды ее, еще недавно столь живые, разлетелись прахом.

Заклик из слухов, распространившихся по Дрездену, узнал обо всем, что случилось, и притаился, выжидая, будут ли его разыскивать. Он понимал, как опасно было бы ему теперь показаться около Носсена; но вместе с тем чувствовал неодолимую потребность успокоить графиню известием, что он свободен и что она все-таки еще может на него рассчитывать.

С этой целью он оделся нищим и окольными путями побрел к Носсену. Шатаясь здесь вблизи замка, он высмотрел, что под окнами графини ходит часовой и что через шнурок ничего передать было невозможно. Но Заклик нашел другое средство дать ей о себе весточку: он повстречал странствующего торговца, развозившего перед Рождеством товары по деревням и местечкам. Такой торговец со своей коробкой пробирался всюду, и Заклику пришла мысль послать его в Носсен.

— Сходи, друг, в Носсен, — сказал ему Заклик, — я уверен, что там ты можешь сделать хорошее дело: там в замке сидит теперь графиня Ко́зель, и хотя она и заточена, но при ней немало прислуги, которой она, наверно, захочет сделать на праздники подарки. Я уверен, что, если ты туда заберешься, то славно поторгуешь.

У торговца, которого звали Трейе, заблестели глаза.

— Спасибо за добрый совет! — воскликнул он, потирая руки. — Право, спасибо, мне бы этого, признаться, и в голову не пришло!

— А мой совет, наверно, будет хорош особенно, если ты, любезный Трейе, согласишься при этом сделать графине маленькую услугу.

— Какую это?

— Самую пустую и безопасную: шепнуть ей потихоньку о ее старом слуге.

— А что же о нем шепнуть-то?

— Только всего, что, мол, ваш верный слуга, который ломал подковы, жив и ходит по белому свету.

— Что ж, это, кажется, неопасно?

— Да уж чего безопаснее! Так скажешь?

— Пожалуй.

— Ну, а если только скажешь, так увидишь, какая будет за это пожива; да еще кроме того…

— Что такое?

— И я еще кое-что за это принакину. Ты какой дорогой пойдешь из Носсена?

— Да этой же самой, праздники близко, а их надо провести вместе с женой и с ребятишками.

— Ну, так и прекрасно: мы, может быть, встретимся.

Трейе, как большинство торговцев, был человек сметливый и ловкий: он, добравшись до местечка, отдохнул и тотчас же отправился в замок. Солдаты хотели его прогнать, но он наделал такого шума, что вышел офицер и, сжалившись над ним, а также желая доставить какое-нибудь развлечение арестантке, послал спросить ее, не угодно ли ей что-нибудь купить у Трейе. Графиня, ради одного развлечения, пожелала видеть Трейе, и когда его ввели к ней, она стала пересматривать его товары, а он, улучив минутку, шепнул ей:

— Меня просили сказать вам, что ваш верный слуга, который ломал подковы, жив и ходит по белому свету.

Графиня чрезвычайно удивилась и, начав как можно более отбирать себе из коробки Трейе, спросила:

— Кто тебе это сказал?

— Он сам, он сам, всемилостивейшая.

— Где ты его видел?

— Я повстречал его здесь в окрестности.

Накупив у Трейе множество вещей для прислуги, графиня отпустила торговца, который оставил замок неимоверно счастливым и заночевал в Носсене.

На следующий день он пошел, как обещал, домой и в миле от Носсена снова повстречался с Закликом.

— Ну, что же? — спросил его Заклик. — Как поторговал?

— А, спасибо вам, поторговал на славу, если бы всегда так торговать, то скоро бы я перестал таскать эту коробку и построил бы себе дом в Дрездене.

— Отлично, а сказали ли вы, приятель, что я вас просил, графине?

— Как же! Как же, сказал, и графине это, видно, было очень приятно.

— Ну, спасибо!

— И вам спасибо, услуга невелика, а я сделал славный оборотец, и мне так весело теперь ехать к детям. Бог вам заплатит за это! Прощайте!

— Счастливый путь!

***

Между тем в Дрездене над арестованной прислугой носсенского замка производилось строгое следствие, по обычаям тогдашнего сурового времени, когда у обвиняемого добивались признания всеми возможными средствами. Герцог, однако, вел себя так умно, что ни в чем не признался, и его освободили. Женщины тоже выбрались из тюрьмы, измученные и истерзанные, но переполох, поднятый всем этим, не улегся: Август приказал перевезти Ко́зель в тот самый Столпянский замок, где она некогда была перепугана грозою и предсказаниями полоумной вендки.

За два дня перед самым Рождеством в замок Носсен прибыла пустая карета с лошадьми и верховой стражей, которой приказано было немедленно перевезти Ко́зель в Столпянский замок.

Ко́зель, заслышав необыкновенное движение в замке, бросилась к дверям: ей пришло в голову, не дарит ли ей Август к новому году свободу; но дверь отворилась, и к ней вошел чиновник.

— Что тебе надо? — спросила его Ко́зель.

— Мне надо, по повелению его королевского величества, сейчас же увезти отсюда графиню Ко́зель в Столпянский замок, всемилостивейше предназначенный ей для дальнейшего ее пребывания. Прошу вас за мною следовать!

Графиня с криком бросилась к стене, как будто желая разбить о нее свою голову, но ее схватили и почти насильно вывели и усадили в карету, которая 25 декабря 1716 года остановилась у ворот Столпянского замка. Подняв глаза, графиня увидела страшную башню святого Иоанна, предназначенную для ее заточения, и затрепетала, вспомнив предсказания Млавы.