Графиня Козель. Часть вторая, глава VII

В небольшой тесной улице маленького города Галле, в невзрачном мещанском доме неподалеку от здания, где давались скромные общественные балы местных жителей, поселилась привыкшая к дворцам Ко́зель. Она здесь многих интересовала, но никому не была известна.

Хозяева дома, которых немало допрашивали об их квартирантке, отвечали, что они о ней решительно ничего не знают, и все сведения ограничивались тем, что это «какая-то больная иностранка, приехавшая издалека». Но, разумеется, не все этим удовлетворялись, и о незнакомке в городе ходили самые разнообразные толки.

Эта последняя катастрофа сломила мужество Ко́зель. Она уехала с тревогой; ясно, что здесь, в Галле, она была уже настоящей пленницей, и в этом ее еще более утверждал Заклик, который на другой же день своего приезда сюда обнаружил признаки учрежденного за графиней постоянного и строгого военно-полицейского надзора. Она не могла никуда ступить шагу, чтобы за ней не смотрели. В один воскресный день она пошла в церковь, но, заметив, что за ней издали следуют шаг за шагом, рассердилась и вернулась домой.

Однажды, совершенно неожиданно, ее посетил Ван Тинен.

Анна, как и можно было ожидать, встретила его весьма сухо и резко сказала:

— Прошу вас, господин камергер, сразу объявить мне, зачем вы пожаловали.

Тот было что-то заговорил об участии, но она снова его оборвала:

— Я не верю ни в чье участие и прошу вас сообщить, зачем вы пришли?

— Снова повторяю, что я вам сочувствую, и не хотел, чтобы неприятная обязанность, которая мне поручена, была исполнена другим человеком, менее меня способным беречь ваше спокойствие.

— Прекрасно, но теперь оставьте сочувствие и говорите прямо. Я вам помогу, как это дóлжно начинать: «королю угодно» или «король требует» — чего от меня хочет ваш король, господин камергер?

— Мой король хочет облегчения вашей участи, которое возможно…

— …с тем условием, чтобы… Ну, говорите, пожалуйста, скорее!

— Да, к несчастью, графиня, действительно с тем условием, чтобы вы вручили мне, для передачи его величеству, письмо, которое он вам дал когда-то…

— И ваш король полагает, — прервала графиня, — что я ему отдам это письмо, особенно теперь, после всех вынесенных мною унижений?.. Нет, любезнейший Ван Тинен, если вы приехали сюда только за этим, то уезжайте скорее назад и скажите, чтобы король никогда и не надеялся иметь в своих руках это письмо. Это мое твердое решение, которого я не изменю ни за что, ни перед какими требованиями.

Проговорив это, она поклонилась и добавила:

— Я вам, господин камергер, все сказала.

Ван Тинен, однако, не хотел этим ограничиться и не спешил сократить свидание с графиней, но он все-таки ничего не добился. Он еще промедлил несколько дней в Галле и еще приступал к Анне с теми же доводами и просьбами, но наконец должен был все это оставить и возвратился ни с чем к своему королю, которого роковой клочок бумажки, после долгих нашептываний, наконец стал, кажется, очень серьезно раздражать и беспокоить.

На другой же день по отъезде Ван Тинена Заклик доложил графине, что надзор за ними, кажется, усилен.

— Это весьма вероятно, — отвечала Анна, — нас стерегут строго и скоро могут начать стеречь еще строже. Теперь Заклик, если хотите, вам настало время сослужить мне самую большую службу.

— Я хотел бы их не мерить, графиня, все службы мои для вас мне одинаково и легки, и малы.

— Благодарю вас.

Заклик моргнул глазами, желая скрыть слезы.

— Благодарю вас и никогда, никогда вас не забуду, — продолжала графиня, — но теперь мы должны расстаться.

— Как!.. Что такое? Я не расслышал или не так понял, графиня, что вам угодно было сказать?

— Нет, вы хорошо меня поняли: нам нужно расстаться, вы должны меня оставить.

— Ни за что на свете!

— Постойте, мое заключение, может быть, не кончится до моей смерти…

— Это все равно, пусть будет, что будет, но я хочу разделять с вами вашу участь.

— Благодарю, но вы напрасно меня перебиваете, вы должны оставить меня для моей же пользы.

— Для вашей пользы?

— Да, вы должны быть на свободе, когда я буду в неволе.

— Зачем?

— Потому что иначе моя неволя никогда не кончится.

Заклик поник головою и прошептал:

— Это другое дело.

— Да, это так, и потому слушайте же, что вы должны для меня сделать: вы должны спешить с моей запиской в Дрезден к Леману; взять у него все мои деньги, обратить их в золото и иметь все при себе; а между тем… зорко следить за тем, что будут делать со мной, и употребить все средства меня выручить. Согласны ли вы это исполнить?

— Как бы я мог быть на это не согласен, графиня?

— Благодарю. Теперь здесь делайте вид, что мы друг другом недовольны и что вы не хотите мне больше служить, и разыграйте это как можно аккуратнее.

— Постараюсь.

— Потом, о той бумаге, которую я вам отдала, уезжая из Пильницы…

— Она всегда на моей груди.

— Когда мы не будем видеться и, может быть, не будем знать, где искать друг друга, мы должны знать, как с ней поступить на всякий случай. Возможно все: возможно, что и вашей свободе будет что-нибудь угрожать; возможно, что и на вас нападут с тем, чтобы отнять бумагу… то вот, — она сжала своей дрожащей рукой его руку и прошептала, — тогда, при крайней опасности выдать эту бумагу, ввиду полной невозможности ее спасти…

— Уничтожить ее?

— Да, да, уничтожить, но…

— Уничтожить так, чтобы этого никто не знал?

— Чтобы никто не знал, чтобы все думали, что бумага цела, и чтобы король ее боялся и не торжествовал свою победу надо мной.

— Будьте уверены, что он ее торжествовать не будет.

И с этим Заклик вышел; весь следующий день он не приходил назад, а к вечеру явился с новым слугой, которого ставил на свое место. Но он в этот день не тем только был занят, что искал слугу на свое место, а побывал также и в местном управлении с жалобой на притеснения и капризы своей госпожи и просил позволения ее оставить.

Его выслушали и, принимая его за недальновидного простака, отвечали, что дело в его госпоже, а не в нем, и что он может отправляться на все четыре стороны.

Заклик купил себе коня, еще раз выслушал наставления своей госпожи и, поцеловав ее руку, уехал в Дрезден.

***

Август был очень занят праздником, которым хотел сам распоряжаться, и вздохнул только, когда вся программа была исполнена, и король от трудов своих сел отдохнуть за бокалом доброго вина.

— А что это, мне кажется, что я как будто видел здесь сегодня этого голыша Ван Тинена? — спросил он.

— Как же, ваше величество, он вернулся из Галле, — отвечал Левендаль.

Август посмотрел на него вопросительно и вскоре отошел с ним в сторону и спросил весьма резко:

— С чем вернулся Ван Тинен?

— Ни с чем, государь.

— Опять ни с чем? Он ничего не может сделать!

— С графиней, ваше величество, ничего добром нельзя сделать.

— Да какое, к черту, ей там добро!

— Она терпит и изрядно терпит и, я думаю, весьма могла бы оценить теперь свободу!

Август поморщился:

— Ах, как это мне стало противно!

— Всем это уже опротивело, ваше величество.

— Ну, так надо же это кончить!

— Для того, чтобы все было кончено, нужно только одно ваше слово.

— Хорошо, я даю вам это мое слово! — воскликнул гневно Август. — Я не хочу этого больше терпеть и требую, чтобы это было кончено, кончено и кончено!

Он при каждом слове пристукивал нетерпеливо ногой и, глядя из-под бровей, докончил:

— Нынче же приготовить от меня письмо к королю прусскому о ее выдаче! Написать, что я… прошу ее выдать… как покусительницу на мою жизнь…

— Слушаюсь.

— Написать, что она сама этим похвалялась и теперь живет с этими похвальбами… и вообще вытребовать ее как преступницу на нашу границу.

— А с границы?

— В Носсен! Этот старый замок в пустыне очень хорош для тех, в ком надо сбить спесь и безрассудство.

Письмо было отправлено в Берлин с курьером, а король Фридрих, конечно, не колебался ни одной минуты, выдать ли беспокойную даму. По его приказанию к Анне немедленно явился поручик полка князя Ангальт-Дессаусского по фамилии Духармой и объявил ей королевское приказание выехать на границу в его сопровождении.

Анна в первую минуту была поражена этим известием, как громом, а потом воскликнула:

— Боже! Что же это за несправедливость! — И, упав к столу, она заплакала. Этим временем наскоро собрали ее вещи и подали карету.

В отчаянии Анна бросилась в глубину экипажа, лошади поскакали, эскорт прусской конницы под командой Духармоя последовал за каретой.

Всю дорогу до саксонской границы графиня не подавала никакого признака жизни, но чуть экипаж остановился, и в его окно заглянула голова в шляпе саксонской формы, графиня вздрогнула и, торопливо достав из кармана часы и кошелек с деньгами, предложила их офицеру и солдатам.

Офицер отказывался, но она его упросила взять, чтобы не видеть, как все это у нее отнимут саксонцы.