Графиня Козель. Часть первая, глава XIII
Между тем в Дрездене в отсутствие короля у Анны Ко́зель с наместником Фюрстенбергом и Флеммингом возникли большие неприятности, и эти два сановника решились во что бы то ни стало разделаться с надокучившей им королевской фавориткой.
Этого же горячо желал и весь двор, где было, конечно, немало интриганов, имевших цели заменить Анну для короля той или другой женщиной, на которую они могли бы иметь свое влияние. Графиня догадывалась об этом. Преданный ей Заклик разведывал и доносил ей все, что против нее строили ее недруги.
Поэтому долетевшие из Брюсселя слухи о Дюпарк были приняты с усиленным интересом, и возвращение короля ожидалось двором нетерпеливо.
Чувствовалась и ожидалась ожесточенная борьба, в которой Анна должна была пасть или стать еще сильнее.
Против нее были общее раздражение ловких и пронырливых интриганов и ее собственная самонадеянность; за нее — красота и сила, если не привязанности, то, по крайней мере, привычки к ней Августа и дети, в которых Анна видела узел, связующий ее с Августом. Его обещание жениться на ней она тоже считала делом серьезным!
Враги Анны, в свою очередь, рассчитывали, во-первых, на то, что она, по их соображениям, уже должна была порядочно надоесть королю своими капризами и безмерными тратами, а во-вторых, они ждали, что она сама поможет им своей несдержанностью. Она легко могла выйти из границ благоразумия.
Во время отсутствия короля ему доносили об обременительных для казны излишествах, и Август велел определить на расходы графини сумму, больше которой она не имела права требовать. Фюрстенберг ухватился за это и решительно отверг несколько раз возобновлявшиеся требования прибавок. Это до того возмутило непривычную к такому порядку Анну, что она поклялась при первой встрече с Фюрстенбергом дать ему публично пощечину. Знакомые с характером Ко́зель были уверены, что она исполнит это обещание.
Но положение Анны было не так еще плохо, как это казалось придворным: Август, возвратясь в Дрезден, прежде чем повидаться с женой, прямо отправился к Ко́зель во дворец «четырех времен года». Он застал графиню в постели, приходившую в себя после довольно серьезной болезни, и более чем когда-нибудь ласково и нежно старался отереть ее слезы.
— Ах, мой государь! — говорила, обнимая его, Анна. — С какой мучительной тоской и нетерпением ожидала я твоего возвращения! Мне так было худо; я столько здесь без тебя вынесла… О, будь милостив, избавь наконец меня от вечных преследований твоих друзей! Если я еще живу в твоем сердце, если ты еще не разлюбил меня, не дай меня в обиду!
— Кому? Кто тебя обижает? — спросил Август.
— О! Спроси лучше, кто не обижает меня! Все твои ближайшие доверенные и приятели в этом превосходят один другого. Этот противный пьяница Флемминг, этот лицемер и ханжа Фюрстенберг! Все они обратили меня в свою злобную игрушку. Я уверена, что они сговорились убить меня горем.
Плача она была прелестна, и долго не видевший ее Август начал ее успокаивать.
— Ты все преувеличиваешь, — сказал он, — но я Фюрстенбергу и Флеммингу натру уши.
И за этим последовали теплые сцены, после которых король пришел во дворец, настроенный Анною, как ей хотелось.
Он не только холодно выслушал жалобы Фюрстенберга на мотовство фаворитки, но даже велел ему явиться завтра к ней и при нем самом испросить у Анны прощение.
— Да и ты тоже, — добавил он Флеммингу, — оба вы виноваты перед графиней и оба пожалуйте вместе. Вы ведь должны бы знать, что я терпеть не могу никаких ссор. Можете явиться к графине завтра утром, а я до тех пор постараюсь смягчить ее гнев на вас и расположить ее к примирению. Я надеюсь, что она вас простит.
Флемминг, позволявший себе иногда противоречить королю, попытался возразить.
— Ваше величество! Не было бы это слишком большим унижением для людей, которые исполняют порою ваши поручения совсем иного характера?
— Ну, что бы там ни было, а ты должен это сделать и сделаешь, или тебе придется с нами распроститься.
Генерал напрасно кипятился и ворчал, но того, что он должен бы сделать, охраняя свое достоинство, он, разумеется, не сделал, и оказалось, что Август знал этих господ лучше, чем они сами себя знали.
Утром на другой день оба они прибыли во дворец графини Ко́зель, и Август сам ввел их к своей фаворитке. Анна приняла провинившихся перед нею государственных людей с гневом и надменностью, и пока король, предстательствуя за виновных, сочинял им оправдания, враги меряли друг друга глазами; потом государственные люди притворились, что они раскаиваются и просят прощения, а фаворитка притворилась, что она их прощает.
Нетрудно было понять, что они заключали между собой не мир, а перемирие, которое должно было окончиться при первом удобном случае. Но тем не менее на этот раз дело было улажено: никакая ссора более не тревожила короля, и достаточно униженные по его прихоти вельможи были допущены к руке его зазнавшейся любовницы и получили от нее дозволение удалиться по домам.
Там они могли спокойнее обсудить свое положение.
Интриганы опять приуныли: выходило, что Анна еще не потеряла своей власти над Августом и что его тайные волокитства выражают только его привычку к разврату, но что он едва ли в состоянии бороться с привязанностью к Анне.
Но вскоре они постарались поссорить ее с королем другим способом.
Приглашая Дюпарк приехать для нескольких представлений в Дрезден, Август не открыл ей своего настоящего имени и положения, он был ей известен под именем графа Торгау. Такого графа в саксонской столице не было, Дюпарк, разумеется, разыскивала Торгау напрасно. Август, конечно, это знал, и это его забавляло.
Дюпарк, имевшая при дрезденском театре тетку, была препровождена ею к директору королевских увеселений камергеру Мурдаху, который тоже, конечно, был обо всем извещен заранее, и тетка Дюпарк удивлялась, как предупредительно камергер принял ее племянницу. Он выразил готовность исполнить все ее желания и назначил ей вскоре же выступить на сцену в балете «Принцесса Елида», который только что был приготовлен к возвращению Августа из Фландрии. Во всем этом, конечно, надо было чувствовать влияние таинственного графа Торгау, и тетка с племянницей всячески доискивались, что за лицо скрывалось под этим именем, и начали подозревать в нем самого короля.
Танцовщица, увидев Августа в театре, тотчас же признала в нем своего брюссельского обожателя и, будучи представлена ему за кулисами, сочла нужным упасть в обморок к его ногам. Король приказал актеру Бельтуру помочь бедной танцорке и привести ее в чувство, а сам ушел в ложу графини Ко́зель, до которой, конечно, уже долетела весть о закулисном происшествии. Такое внимание короля к авантюристке, конечно, не понравилось Анне, и она ему это заметила.
— Мне кажется, — сказала она, — что ваше величество оказываете этой даме слишком много внимания. Стоит ли она этого?
Августу это не понравилось.
— Да, вы отчасти правы, — отвечал он сухо, — я к ней был внимателен. Впрочем, ведь я вообще внимателен к женщинам и знаю, что меня многие за это упрекают и доказывают мне, что не все, кого я отличаю, умеют не злоупотреблять этим. Однако, что делать?.. Я неисправим… К тому же мне кажется, что эта бедная Дюпарк должна быть довольно скромна.
Ко́зель покраснела и, подвинув свое кресло в глубину ложи, процедила сквозь зубы:
— Я, впрочем, никогда не сомневалась, что вкусы вашего величества так разнообразны, что вам могут нравиться даже и уличные потаскушки.
Август взглянул на нее, отвернулся и молча вышел из ложи. Через минуту он появился в ложе королевы, с которой в эту пору был ее брат, маркграф Бранденбургский. Графиня оказалась в неприятном положении: наблюдательные глаза придворных видели, что у нее с королем что-то произошло, и она, будучи не в силах сдерживать свое негодование, пожаловалась на нездоровье и, приказав подать носилки, отправилась домой.
Август на этот раз был так рассержен, что не пошел после спектакля к графине и даже не приказал осведомиться о ее здоровье.
Между тем враги Ко́зель зорко за всем следили, и к Анне в самые неурочные для посещения часы пожаловала баронесса Глазенапп.
Она ворвалась к графине с выражением нежнейшего соболезнования и, присев у канапе, на котором лежала расстроенная Анна, зачастила:
— Что это случилось? У меня просто сердце сжимается за твою судьбу! И надо тебе сказать, что ведь ты еще не все знаешь: только ты вышла, король приказал Мурдаху устроить у себя вечеринку и пригласить туда эту отвратительную Дюпарк вместе с тремя другими актрисами. Я знаю из самых верных источников, что он тотчас же после театра пошел туда забавляться с ними…
— Пусть забавляется, — тихо проговорила Анна.
— Да, но он был в самом веселом расположении духа и, представь себе, что он до сих пор еще не выходил оттуда.
— Мне это все равно.
— Ты, верно, думаешь, что я шучу? Совсем нет, я знаю даже то, что он подарил по платью и по сто талеров тем трем актрисам, с которыми пировал, и отпустил их, оставшись с одной Дюпарк… О, моя бедная Анна!
И гостья бросилась участливо обнимать хозяйку.
Анна слегка отстранила от себя эти назойливые объятия и сказала:
— И это меня нимало не удивляет. Не думаете ли все вы, что я так ревнива, что способна даже завидовать дареным тряпкам? Право, как вы все смешны мне!
— Да совсем нет… Я не о том…
— Так о чем же? Я пережила уже очень многое, что было посерьезнее какой-то фигурантки с подмосток, и знаю всё…
— Конечно, конечно…
— Я знаю и визиты, деланные по старой памяти княгине Тешен…
— Да, да, и Тешен… Как это все низко!
— Знаю и Генриетту Дюваль, — продолжала, не отвечая, Анна.
— Это ужасно, ужасно!
— Ужасно или не ужасно, но этим счетам нет счета; но и все-таки дело не в том; а вы вот чего не понимаете…
— Чего, чего, дружочек Анна? Ты знаешь, что я тебе так предана, что ты со мной можешь говорить всё!
— Знаю, но то, что я должна тебе сказать, я могу повторить перед целым светом, и еще лучше, если при этом будет стоять сам король…
— Я слушаю тебя, мое сердце…
— Я плачу, баронесса, не о себе, а о нем, о нашем короле, у которого такой несчастливый характер, что он не в силах не унижать себя самым жалким и недостойным образом.
Сказав это, Анна встала и тем дала почувствовать Глазенапп, что она ее поняла и не позволит ей рассорить себя с Августом.
После кутежа ночью с Дюпарк Август по возвращении в свои апартаменты почувствовал силу привычки и, вспомнив об Анне, захотел загладить свою неверность. Чтобы избежать сцен объяснения, он послал к ней Фицтума с поручением подготовить их свидание.
Фицтум до тех пор не вмешивался ни в какие интриги против Анны и находился с ней в добрых отношениях. Он явился к ней как бы сам по себе осведомиться о здоровье и нашел ее хотя и опечаленной, но довольно спокойной. Графиня держала на коленях свою старшую дочь.
На вопрос Фицтума о здоровье она отвечала:
— Как видите, граф, я здорова. Или, — добавила она с улыбкой, — вы, быть может, видите на моем лице признаки какой-нибудь опасной болезни?
— О, что до вашего лица, то я вижу на нем только одно, что вы всегда прекрасны.
— А вы всегда очень милы, любезный граф, — отвечала Анна и ни словом не подала своему собеседнику повода свернуть разговор ко вчерашним театральным событиям.
Фицтум увидел, что графиня не заговорит первая о короле и Дюпарк, а сам он не был уполномочен начинать такой разговор и потому сократил визит и, откланявшись Анне, вернулся к Августу с докладом, что нашел графиню в состоянии довольно спокойном.
Август целый день боролся с собою, но под вечер не выдержал и отправился во дворец «четырех времен года».
Август чувствовал, что он привык к Анне, и хотя страстная любовь к ней у него давно уже прошла, но ему было необходимо ее видеть.
Со своей стороны, Ко́зель, давно опытом убежденная, что нет на свете красоты, которая могла бы пленить Августа до того, чтобы владеть им без раздела, махнула рукой и решилась снисходительно относиться к его легкомысленным изменам.
— Вы вчера в театре сделали мне очень неприятную сцену, — начал король, — я этого очень не люблю, это почти публичный скандал, что мне как королю, я думаю, сносить не пристало.
— Государь, если бы не моя любовь к вам…
— Полноте, пожалуйста, с такой любовью! Если она искренна, то что же мешает ей быть и благоразумной?
— Простите ей бессилие быть благоразумной! Я каюсь, что ищу невозможного, желая, чтобы меня не меняли на каждую встречную.
— Не невозможного, — отвечал Август, — вы ищите, а вы бы лучше избавили меня от своей смешной ревности.
— Не подавайте к ней повода, государь.
Король пожал плечами и проговорил:
— Где поводы? Кто виноват, что вы их видите повсюду?
Ко́зель ничего не ответила: с нее было довольно того, что ей не угрожает дальнейший гнев Августа, и они помирились.
После этого происшествия отношения Анны с королем несколько изменились — они сделались менее сердечными, и в них вкралась постоянная сдержанность. Порывы страсти обнаруживались только во вспышках из-за Дюпарк, от чего ревнивая Анна никак не могла удержаться, несмотря на всю свою твердую решимость.
Дюпарк, впрочем, была не в состоянии долго интересовать пресыщенного Августа. Это была женщина, которая могла понравиться его развратным инстинктам, но она не могла владеть его сердцем, и страсть кончалась тотчас вслед за удовлетворением причуд, которым она сослужила свою мимолетную службу.
Вульгарное обращение Дюпарк и ее театральных приятельниц постоянно пробуждало в короле желание иного общества, и все эти женщины вдруг сразу ему надоели; а вместе с тем Ко́зель возвратила себе прежнее влияние.
***
Так опять прошел год.
В следующем же году в Дрезден приехал датский король Фредерик IV, который на обратном пути из Италии пожелал навестить свою тетку, королеву саксонскую. Август, пользовавшийся каждым удобным случаем, чтобы праздновать и сорить деньгами, принимал своего августейшего родственника с удивительной роскошью. Он, еще до приезда его, сам лично обдумал весь план разнообразнейших увеселений, которыми непременно желал восхитить повелителя Дании. В числе оригинальностей этого плана было то, что графине Анне Ко́зель, как прежней подданной датской короны по рождению (она была из Голштинии), предназначалось быть хозяйкой. Таким образом, она была призвана играть всегда на собраниях и на пирах первую роль.
Как только в Дрездене стал известен день приезда Фредерика IV, король с вечера выслал навстречу ему самую почетную свиту с отрядом отборного войска и музыкантов.
Сам Август, окруженный великолепнейшей свитой придворных, встретил Фредерика IV за две мили от города и сопровождал его в Дрезден, куда кортеж въехал при громе орудий и яркой иллюминации.
Около замка стояла королевская гвардия. На главной лестнице гостя встретили королева и молодой принц.
В парадных апартаментах их ожидали придворные дамы; королева каждую из них представляла своему августейшему племяннику.
Но этот официальный прием продолжался весьма недолго. После короткого разговора Фредерика с теткой и родными Август взял его под руку и провел в предназначенные для датского короля комнаты. Но и тут они не задержались и через несколько минут шли уже крытым ходом, соединявшим королевский замок с дворцом графини Ко́зель.
Парадный ужин, который должен был происходить со всем церемониалом двора Августа, был сервирован в большой зале замка. Все придворные чины — кравчие, подчашии, подкомории и пажи — в богатых, расшитых галунами уборах были на своих местах у стола, как им надлежало быть по этикету.
Датский король сидел между Августом и королевой. Первый провозглашенный за его здоровье тост отсалютовали пушечными выстрелами с крепостных стен. На хорах и в галереях играла музыка. Вся зала, блестевшая огнями и золотом, была убрана также зеленью и цветами. Тут были собраны богатства, какими в то время едва ли мог похвастать какой бы то ни было другой европейский двор.
Но и все это можно было почесть бледным и незанимательным. Вокруг стола стояли красивейшие из дам двора Августа, а среди них самой прелестнейшей была, разумеется, она, Анна Ко́зель. Богатый, усыпанный бриллиантами туалет был превосходен.
Датский король был поражен ее красотой и, вероятно, желая сделать удовольствие Августу, попросил у своих августейших хозяев, чтобы графине разрешено было сесть. Август, разумеется, был очень этому рад и в знак согласия кивнул головой. Анна поклонилась и заняла место, к немалому неудовольствию других дам, которые остались стоять на ногах.
Фредерик гостил в Дрездене сорок дней, и все это время изобретательность саксонского короля не истощалась; одно удовольствие сменялось другим. Король был на это неподражаемый мастер.
На дрезденские карнавальные праздники собирались придворные и дворяне, обязанные наряжаться в дорогие костюмы. Не менее разнообразны были королевские охотничьи развлечения: скачки по лесам за оленями, травля кабанов и зайцев, стрельба куропаток и фазанов. Рыцарские игры, карусели, скачки за перстнем, пешие турниры, стрельба при факелах в специально сделанных для этого стрельбищах на рынке, — все это оживляло и разнообразило удовольствия.
Кроме того, при этих затеях были свои курьезы: при стрельбе, например, пуля, попадая в цель, тотчас зажигала фейерверк и тысячи ракет взвивались к небу. При этих состязаниях раздавались и награды, и часто весьма ценные, а иногда, впрочем, и шуточные, например, лисий хвост.
Если к тому времени, когда было назначено катанье на санях, снег таял и путь пропадал, то в город сгоняли тысячи крестьян, которые привозили снег на телегах.
Маскарады и балы в большой зале замка отличались великолепием. Огромную залу освещали семь огромных жирандолей, из которых в каждом горело до пяти тысяч восковых свечей. Рядом в зале аудиенций накрывались восемнадцать столов для приглашенных гостей. На маскарады допускался всякий, кто был прилично одет.
Иногда развеселившиеся маски, разгуливая по городу, врывались, незваные, в дома мирных граждан и потешались над испугом хозяев. Условия карнавальной свободы требовали, чтобы двери перед ряжеными не запирались. Притом между масок мог быть сам король.
В Дрездене также были французский театр, итальянская опера и балеты, и все эти затеи стоили Августу ежегодно более восьмидесяти тысяч талеров.
Датскому королю Август желал показать все, чем мог похвалиться, и эти дни были днями наивысших успехов графини Ко́зель. Она была настоящей царицей всех удовольствий: оба короля носили ее цвета; фейерверки горели ее вензелями; ее буквы красовались в цветочных венках и гирляндах, она раздавала награды и была во главе всех дам на стрельбе в перстень.
Из всех празднеств, однако, самым блестящим было так называемое шествие богов и богинь, которое до тех пор было практиковано только однажды, в 1695 году; но теперь повторялось с гораздо большим великолепием и роскошью.
В этом шествии принимал участие и датский король, ему была дана роль Юпитера; Август был Аполлоном, а графиня Ко́зель изображала Диану, окруженную целой свитой прелестных нимф. За ней следовала золотая триумфальная колесница, в которой помещались музыканты. Затем, несмотря на довольно уже большое утомление гостей, назначена была еще дамская скачка за перстнем, эта последняя затея была сочинена, собственно, для Анны и должна была служить финалом ее торжеств.
Этот день настал: оба короля явились, украшенные цветами и вензелями графини, и датский король сам вел ее под руку, а Август и подкоморий шли у них с обеих сторон.
Королева скромно смотрела на весь этот парад из своей ложи.
