De profundis (5)

   Он совершенно успокоился.

   Теперь все прошло. Теперь он должен пойти домой. И может поехать к своей жене, ни слова не сказав Агае.

   Он вышел на улицу.

   День угасал. Было уже совсем темно, и из мрака навстречу ему пробивались горящие глаза электрического света.

   Люди толпами проходили мимо него. Вероятно, в театр.

   Он усмехнулся.

   Дорога шла через парк. Никого. Неподвижная пустая тишина.

   Он шел совсем медленно. В теле его, наверное, не было ни одного мускула, который бы не болел.

   Вдруг он заметил какую-то черную массу, которая, казалось, скользила к нему навстречу: он не видел, чтобы она шла.

   Остановился в оцепенении.

   Черная масса была от него на расстоянии одного шага и также остановилась.

   В безумном страхе он смотрел в ее сторону.

   Из мрака выплыло, светясь, лицо с отвратительно искривленным, искаженным выражением и мучительно раскрытыми, сочащимися кровью глазами.

   Это был он сам!

   Лицо, казалось, шевелится, открыло рот, двигало им, он услышал пронзительный крик.

   В безумии он бросился на того, другого.

   Но черная масса, казалось, отскочила и снова остановилась.

   Глаза раскрылись еще шире — по лицу проскользнула насмешливая улыбка.

   Он хотел отскочить в сторону, но тот, другой, преградил ему путь.

   Глаза жадно впивались в его кровь — его глаза. Они пристально смотрели на него, потом он увидел, что тот, другой, медленно приближается, еще ближе, лицо почти касалось его лица: он крикнул, закрыл глаза и побежал, в голове у него трещало, стучало, разрывалось... Упал.

   Когда он пришел в себя, то дотащился до скамьи и сел.

   Пароксизм безутешного отчаяния бушевал в его теле.

   Это безумие! — дрогнуло у него в мозгу.

   Он чувствовал другого у себя за спиной.

   Встал и пошел, сердце его не билось больше. Отчаяние перешло в тупую, безумную сосредоточенность. Ему казалось, что он слышит шаги. Это было здесь. Сейчас, за его спиной.

   Внезапно он потерял сознание. Ничего не слышал, ничего больше не ощущал.

   Придя домой, сел в столовой перед накрытым столом, подпер голову обеими руками и погрузился в задумчивый полусон.

   — Не хотите ли съесть чего-нибудь?

   Он в ужасе взглянул, долго бессознательно смотрел, наконец, узнал горничную.

   — Не хотите ли съесть чего-нибудь? — повторила девушка и взглянула на него с состраданием.

   Он покачал головой, не переставая в упор смотреть на нее.

   — Вы очень больны, — сказала она наконец. — Не позвать ли доктора?

   — Доктора?

   — Да, доктора.

   Он долго думал.

   — Нет! Я не хочу. Оставьте меня, я посижу здесь.

   Но она не уходила.

   — Я боюсь, — сказала она, помолчав.

   — Боитесь?

   Она безмолвно кивнула.

   Он опомнился.

   — Нет, нет! Не бойтесь, не надо бояться.

   Он путался и во время разговора трогал предметы.

   — Это вторая душа чувствует страх, а я люблю людей, обладающих второй душой.

   Он стал ходить по комнате и все время говорил. Девушка смотрела на него с возрастающим ужасом.

   — Ваша сестра была здесь полчаса тому назад, — произнесла она в страхе.

   Он вдруг насторожился.

   — Моя сестра?

   Это снова вернуло ему сознание.

   Он сел, но опять впал в тупое раздумье.

   Вдруг дико вскочил.

   — Здесь никого нет, кроме нас?

   — Нет, нет, — пролепетала она и отскочила назад.

   — Но здесь, здесь... Разве вы не видите? Разве вы ничего не чувствуете?

   Он высоко подпрыгнул, как бы подброшенный судорогой. Глаза его были закрыты. Внезапно он насильно раскрыл глаза: девушка, смертельно бледная, держалась за стул.

   Он почувствовал глубокий стыд, долго смотрел на нее в упор и попытался приветливо улыбнуться.

   — Да, да, вы правы. Я болен. Может быть, очень болен...

   Долго думал.

   — Может быть, телеграфировать моей жене, чтобы она сейчас приехала?..

   Девушка счастливо вздохнула.

   — Да, да, сделайте так. Напишите телеграмму. Я сбегаю на почту.

   Она металась по комнате, отыскивая чернила.

   — Вот. Здесь всё... пишите скорей! Скоро уж десять часов.

   И вдруг ему показалось, что все прошло. Он сразу почувствовал себя таким ясным и сильным.

   Сам удивился этому чуду.

   — Нет, нет, не нужно, подождем еще до завтра. Впрочем, я очень устал. Я лягу теперь спать. Я чувствую, что сейчас засну.

   В дверях он остановился.

   — Если я ночью уйду, то вы не пугайтесь. Это значит, мне плохо, и я иду к врачу.

   Вошел в свою комнату и сел на диван.

   Мозг его все еще был ясен. Может быть, вся эта история со вторым лицом была только кризисом лихорадки, и теперь он снова будет здоров, — подумал он.

   Он раздумывал.

   Вдруг вспомнился ему тот вечер, когда его собственный портрет произвел на него такое страшное впечатление.

   Он был счастлив.

   Это воспоминание спасло его. Все стало ему ясно: в бессознательном осталось это впечатление, и теперь под влиянием лихорадки оно пробилось наружу.

   Ликующий восторг расширял его мозг. Ему хотелось броситься на колени и благодарить Бога за избавление.

   Он прошелся несколько раз взад и вперед по комнате.

   — Боже! Что это? — крикнул он внезапно.

   На письменном столе лежал лист бумаги, и на нем беглым, неуверенным почерком телеграмма к его жене:

   «Приезжай сейчас. Со мной происходит что-то страшное!»

   Его собственный почерк.

   Тупой, животный страх завертелся в нем; он за все время не писал ни одного слова. Был уверен, что не притрагивался к перу.

   Он опустился, но каждый раз снова должен был взглядывать на этот ужасный лист.

   Ни один человек, кроме него, не мог этого написать. Это его собственный почерк.

   Вдруг буквы начали двигаться, отделились от бумаги, сделались живыми, замелькали у него перед глазами безумными кругами. Все вокруг него начало двигаться: он бросился ничком на пол и зарылся лицом в руки. Душа его скорчилась: теперь оно придет. Он чувствовал себя сдавленным, стены придвигались, все в комнате сдвигалось ближе к нему, окружало его, загораживало выход. Он весь съежился.

   Перед его глазами выплыл ужасный портрет, он вырастал, вот вырос из переплета, вот он уже украдкой выглядывает из книги, вот уже злобно сверкнул глазами.

   Вскочил: перед ним стоял он сам. Лицо было искажено от боли, а кровавые мертвые глаза пристально устремлены на него.

   Он как будто врос в пол.

   Видел, как его лицо задергалось, все мускулы забегали, все фибры начали биться, зубы явственно застучали друг о друга, глаза судорожно закрылись и опять широко раскрылись: он вылетел из комнаты, точно подгоняемый тысячею фурий, пробежал по улицам в поле, еще дальше, в лес, упал...

   — Что теперь? Что теперь? — не переставая, дрожало в его мозгу; он потерял власть над собою, зарылся во влажный мох, еще глубже, врылся в мягкую землю: теперь он в безопасности!

   Он смеялся в горячем триумфе, потом крикнул изо всех сил: слышал себя, чувствовал также сильную боль в легких, долго приходил в себя. Да, он кричал! Попытался найти причину этой боли в легких...

   Мозг его встряхнулся. Он сел и стал думать. Теперь он ничего больше не чувствовал: один лишь далекий, тупой покой. Хотел дать себе отчет в своих мыслях, чувствовал, как что-то с трудом работает в его мозгу, не знал, о чем он думал, мучительно старался вспомнить это, но тщетно.

   Так сидел он в тупом раздумье. Не знал, как долго он так просидел.

   Вдруг почувствовал лихорадочный озноб и такой сильный, что не мог совладать со своим телом, — оно грозило распасться.

   Встал, принялся бегать и бил себя по телу руками — так он всегда делал мальчиком, когда ему было холодно.

   Потом стал снова бегать кругом и все бил себя при этом руками в грудь.

   Вдруг сразу остановился.

   — Дитя! Мое дитя! — вскричал он. — Мое дитя спасет меня, оно спасет меня — мое дитя, мое дитя, моя кровь!

   Прислушался: безжизненная, глухая тишина.

   Где он? Где он?

   Страх охватил его.

   Он выбежал в открытое поле.

   Кровавое сияние на небе! «Небо горит!» — промелькнуло у него в голове. «Сумерки богов! Теперь снизойдет Сын Человеческий, чтобы творить суд».

   Стоял и, не отрываясь, пристально смотрел на огненное сияние в небе.

   Воспоминание мучительно пробивалось из ночи его души. Он счастливо вздохнул: там лежал город. А это здесь на небе — это только сияние электрического света.

   — Мое дитя, моя жена, мое избавление! — снова пробежало в его мозгу.

   Он вскочил. Неслыханная энергия разлилась по его телу. Большими торжественными шагами шел он по направлению к городу.

   О, он знает свое спасение, он знает то солнце, которое с очищающей силой погружается в его безумие.

   Внезапно ужасный страх охватил его: Боже! Всемогущий Боже, что если ее нет здесь?

   Он побежал, забыл о своем теле. Весь он был лишь одно большое бьющееся сердце, чувствовал, как оно касалось земли и подпрыгивало в диких прыжках; пришел в город.

   Он пробирался потихоньку, медленно, как вор: чувствовал, что он погиб, если ее здесь нет.

   Под конец почти полз. Не решался подойти к памятнику: видел, как он подымается среди гнетущей тишины, холодно, неумолимо, как его судьба, видел, как он растаял в большое туманное кольцо, которое начало мелькать и кружиться, чувствовал, что земля вертится вокруг него, сильнее, еще быстрее, зашатался... и вдруг: из вертящихся колец тумана пробились к нему два глаза.

   Бесконечная радость колеблющимся светом прорезала его мозг, он уцепился за ее руку, прижимал ее к себе, рвался к ней, гладил, ласкал ее и смеялся в безумном блаженстве.

   Теперь все страшное ушло и забылось: он крепко держал ее, не решался выпустить ее руку.

   — Я ждала тебя вчера всю ночь, — тихо сказала она.

   Он дрожал и едва мог идти: радость разбила его.

   — Теперь я спасен. Через тебя — через тебя! — Я должен был сегодня умереть, но теперь я спасен. Ты меня возродила, — сказал он, размышляя.

   Она говорила что-то.

   — Вампир? — услыхал он.

   В испуге он остановился.

   — Но разве ты не знаешь, что мы возрождаемся только друг через друга? — сказала она таинственно.

   — Ты — ты... тоже? — пролепетал он.

   Она не отвечала.

   — Ты здесь? Здесь? — спросил он в ужасе. Ощупывал ее рукой.

   — Ты здесь? — спросил он снова.

   Он начал заикаться и дрожать.

   — Да, я здесь. Я беру теперь твою руку. Чувствуешь ее? О, как горит твоя рука!

   Он успокоился.

   — Ты Агая? — спросил он спустя минуту.

   — Это твой вампир?

   Он безмолвно кивнул.

   — Ты не Агая? — спросил он снова после долгого молчания.

   — Нет!

   Наконец они пришли.

   В этот раз ему показалось, будто они шли через бесконечный ряд коридоров, через безотрадную, покинутую пустыню комнат. Он слышал тихое эхо своих шагов, как ритмическое, глухое биение сердца.

   — Я не боюсь! — сказал он вдруг. Прошло много времени.

   — Здесь! — сказала она наконец. Он вздохнул.

   — О! Я чувствую такую страшную усталость!

   Он не мог различить, был ли это его или ее голос. Он начал дрожать.

   — Я с тобой! — она крепко держала его руку. Никогда не слыхал он такого темного голоса. Это было темнобархатное тело Агаи. Сердце его судорожно сжалось.

   — Говори, говори со мной! — он сжимал ее руку.

   — Ты так болен, ты так болен, — повторила она тихо и прижалась своей щекой к его.

   Так сидели они долго-долго на краю постели. Он стал спокоен и мягок, как дитя.

   — Как ты добра! Как бесконечно добра! — прошептал он у ее губ.

   — Ложись теперь. Я буду спать с тобой. Я буду держать тебя. Посмотри, посмотри, ты теперь так спокоен. Лихорадка твоя прошла.

   Она разделась и легла рядом с ним.

   — Я оберну тебя своими волосами, — прошептала она и распустила волосы... — У меня волосы такие длинные, они доходят мне до колен...

   — Твои волосы мягки, как шелк! О, еще мягче.

   — Твои волосы черны? — спросил он, помолчав.

   — Нет!

   — А глаза черны?

   — Нет!

   Они долго молчали.

   — Я поцелую тебя в грудь, — сказала она вдруг. — Твоя грудь в огне, а мои губы так прохладны. — Она поцеловала его.

   — Еще, еще! — просил он, умоляя.

   Она целовала ему всю грудь, потом обвила его своими руками, волосы шелковой волной полились по его телу, она положила голову к нему на грудь.

   — Ты не уйдешь от меня? — спросила она боязливо.

   — Нет, нет... о, теперь все прошло.

   Теперь уже, наверное, время обеда. Он чувствовал, что теперь может наконец что-нибудь съесть. Он был от этого счастлив. Теперь он освободился также и от Агаи.

   Усмехнулся. Он теперь постоянно усмехался, тихо и таинственно.

   Кто-то позвонил. Он вскочил и весь задрожал.

   — Это она! Да, она! — он чувствовал ее. Вошла Агая. Взгляд ее впился в его мозг.

   Она села против него и долго не говорила ни слова. Вдруг подняла голову и насмешливо сказала:

   — Куда это ты вчера спрятался от меня?

   — Я совсем не прятался, — сказал он спокойно. — Я просто не хотел тебя больше видеть.

   Он вздрогнул. Из ада бездонных глаз этой женщины била болезненная ненависть.

   — Ты был все время у этой девушки! — Ему казалось, что он слышит скрежет... — Ты был у нее всю ночь и вчера... — вдруг она оборвала.

   — Да, я был у нее, — он злобно смеялся. — Это тебя волнует? Да ты ревнуешь.

   — Я не позволяю тебе, я не хочу, чтобы ты прикасался к чужой женщине, я не хочу этого, понимаешь, я этого не хочу!

   Она кричала это короткими, сдавленными криками.

   Он опустил голову и подпер ее обеими руками.

   — Моя душа робка и стыдлива, — сказал он медленно и совсем тихо. — Ты сделала ее робкой. Ты была груба... Видишь, однажды я шел по улице и вдруг почувствовал себя одним громадным бьющимся сердцем. Это символ всего моего существа. Я в действительности лишь одно громадное бьющееся сердце. И это сердце обладает ужасным стыдом. Стыд — это раковина, в которую, подобно улитке, всегда может спрятаться такое сердце. Стыд делает холодным и робким и вселяет отвращение к людям. Теперь я не чувствую больше сердца: оно зарылось, оно сжалось, оно спряталось в свою раковину...

   Он взглянул на нее. Ему казалось, что он видит в ее глазах крупные слезы. Но он не был уверен в этом.

   Снова опустил голову.

   — Вот, например, теперь. Мне казалось, что я вижу в глазах твоих слезы. Но мой стыд робок, он не верит твоим слезам.

   Она вдруг упала к его ногам. Она схватила его руки и целовала их в бешенстве страсти.

   Она взрывала его своим горячим желанием, своими молящими поцелуями, страсть его снова выползла, бешено ринулась в каждый его нерв.

   Но он овладел собой со сверхъестественной силой и тихо отнял у нее свои руки.

   Тогда она бросилась на него, вцепилась в него, крепко впилась, душила его своей болезненной страстью.

   Все кружилось вокруг него. Стремглав бросился он в этот ад счастья и ужаса.

   — Ты — ты любишь меня? — пробормотал он с трудом.

   Она прильнула к его губам. Она целовала безумно, жадно, она не могла насытиться.

   Вдруг вскочила, она вся кипела от ярости.

   — Ты холоден, холоден!.. Тебя надо покорить... — голос ее был хрипл и дрожал. — Мы поменялись ролями. Ты теперь женщина. Должно быть, очень пикантно чувствовать себя хоть раз женщиной?..

   Она язвила его жгучей насмешкой. Он взглянул на нее пристально, потом душа его отупела. Он видел только ее, стоящую здесь с ее широкой, напыщенной насмешкой.

   — И... И... — она запиналась... — Что мне с тобой еще делать? Иди к своей девице, — закричала она в бешенстве.

   Он вдруг заметил, что на ней серое платье.

   — Почему ты не надела свое черное шелковое платье?

   Она изумленно взглянула на него. Болен ли он действительно? Или играет комедию?

   — Это тебя слишком раздражает, — сказала она, наконец, грубо. — Ты не должен раздражаться. Твои нервы слишком слабы для полового возбуждения, в котором ты постоянно живешь. Это изнуряет тебя.

   Он не сказал ни слова.

   Долго молчали. Вдруг она встала и подошла совсем близко к нему.

   — Ты придешь ко мне сегодня в десять часов вечера, — сказала она резко. — Мама уехала.

   — Я не приду! — он вскочил.

   — Ты придешь — повторила она, усмехаясь. Неистовое бешенство охватило его.

   — Клянусь тебе, что я не приду, — закричал он хрипло. — Я клянусь! — он топал ногами.

   — Ты придешь! — сказала она совершенно серьезно.

   Бешенство разрывало его мозг. Он чувствовал животное желание убить эту женщину. Что-то выкрикивало в нем это слово: убить! Он почти лишался чувств. Ощущение головокружения, как огненное колесо, вертелось в его душе. Он сжал кулаки и подошел к ней.

   — Сегодня в десять часов ты придешь ко мне, — тихо сказала она и вышла из комнаты.

   — Я не приду! — зарычал он и бросился на пол. Душа его была вскрыта и сочилась кровью из тысячи ран. Он катался по полу и в яростном бессилии зарылся руками в ковер.

   Вдруг сразу узнал его опять, его — себя самого.

   Кровь его остановилась, он чувствовал уколы и пощипывание в корнях волос, в ужасе он весь обливался потом.

   Он, как зверь, на четвереньках отполз в угол и, не шевелясь, смотрел оттуда: это отвратительное искаженное лицо! Его собственное лицо.

   Закрыл глаза и судорожно прижался к стене.

   — Теперь он уже никогда больше не избавится от этого. Должен привыкнуть к этому.

   Он начал медленно и тихо лепетать что-то про себя.

   Вдруг ему захотелось взглянуть на свое лицо, он раскрыл глаза: оно исчезло.

   Но он чувствовал его вокруг себя. Оно было здесь. Оно наполняло всю комнату.

   Он был как будто весь окутан самим собой.