Освобождение. Акт третий (1)

Акт третий

 

В ВАВЕЛЬСКОМ СОБОРЕ

С поднятием занавеса из глубины сцены доносится разговор двух особ, находящихся в толпе, рядом стоит Гений.

 

Голос первый. А где же Конрад?

 

Голос второй. Я уверен, что он где-то здесь, в соборе.

 

Голос первый. Однако мы его не видим.

 

Голос второй. Наоборот, видим, хоть его и нет. Об этом свидетельствует наш разговор. В нем присутствует мысль Конрада.

 

Голос первый. Скорей его душа.

 

Голос второй. Нет, мысль.

 

Голос первый. Но разве нам уже не нужно следить за ее дальнейшим развитием?

 

Голос второй. Нужно.

 

Голос первый. Мы не можем предугадать дальнейшее развитие мысли Конрада.

 

Голос второй. Какая ж это мысль?

 

Голос первый. Всегда неожиданная, первое, что взбредет ему на ум.

 

Голос второй. Взбредет и ладно, нам какое дело? Нас-то ведь она не касается?

 

Голос первый. Но мы виновны в равнодушии к Конраду...

 

Голос второй. Нет, виновата святость, овладевшая им.

 

Голос первый. А что творится с ним?

 

Голос второй. Конрад умирает, но он будет жить в нас.

 

Голос первый. Я не понимаю.

 

Голос второй. Он, как пламя, вспыхнет и погаснет, потому что в этом пламени и гром, и грозы, и полыханье леса.

 

Голос первый. Погибнет он.

 

Голос второй. Да, погибнет все, что было в нем плохого и лишнего.

 

Голос первый. Я не пойму тебя.

 

Голос второй. Погибнет все плохое, что есть и в нас самих.

 

Голос первый. А мы?

 

Голос второй. Мы будем жить.

 

Голос первый выражает изумление.

 

Конрад вовсе не стремился выбить почву из-под наших ног, потрясти и разрушить нашу жизнь.

 

Голос первый. Если бы он это сделал, то остался бы жить.

 

Голос второй. Он жил бы тем, что вдохновило его и навлекло на него...

 

Голос первый выражает любопытство.

 

проклятье!

 

Гений, который слушал этот разговор, отходит от беседующих и подходит к другим.

 

Муза.

Все то, к чему ни прикоснусь,

в моих руках тускнеет, вянет

и, очаровывая, ранит.

Миг уходящей жизни сладок,

а на кону ее остаток,

печали непочатой дна нет.

От боли не уйти, не скрыться,

ведь пламя в искорке таится.

Единой искры угасанье

вмещает все очарованье,

к нему душа моя стремится.

О тайна сердца — красота,

последняя минута та,

что отблеском румянит лица

и никнет, как свеча, в тенях,

в полусловах, в полутонах.

Прекрасна красота конца,

коль ей откликнутся сердца,

я стану госпожою вашей,

желанной, жданною, всех краше.

 

Тут Муза обрывает гимн,

и Гений подошел к другим,

чтоб только на одно мгновенье

вдохнуть в них пафос, вдохновенье,

единым властным жестом рук

овладевает всеми вдруг.

 

Разодетый шляхтич.

Решился я! Мне все едино.

 

Бедный шляхтич.

Сомненье голову мне кружит.

 

Разодетый шляхтич.

Отдам народу долю сына.

 

Бедный шляхтич.

Ха-ха, античное оружье?

 

Разодетый шляхтич.

Эй, хам, бери клинок литой.

 

Бедный шляхтич.

Бери мой пояс золотой.

 

Разодетый шляхтич.

Когда ты поведешь народ,

не позабудь нас в свой черед!

 

Бедный шляхтич.

Нам подражай — расправишь крылья.

 

Разодетый шляхтич.

Лихим рубакой станешь сам!

 

Бедный шляхтич.

Недаром мощь в тебе открыли.

 

Разодетый шляхтич.

Бери палаш!

 

Бедный шляхтич.

И пояс, хам!

 

Разодетый шляхтич.

Храни тебя Святая Дева!

Умей клинком владеть, солдат!

 

Бедный шляхтич.

Ха-ха, дай руку! Больше гнева!

 

Разодетый шляхтич.

Решился я, мне все едино!

 

Бедный шляхтич.

Ошибки наши повторят.

 

Разодетый шляхтич.

Не жалко мне сыновней доли.

Мы с вами заодно сейчас!

Коль не играем главной роли,

в могилу мы потянем вас!

Недаром вместе жали поле,

мы связаны одной судьбой

и на руинах поневоле

сегодня тешимся с тобой.

Ты, сударь, хам, клинка хозяин,

всегда шляхетским был клинок,

убил секирой брата Каин,

за то убийцу проклял Бог!

Бог шляхте саблю дал недаром,

поганцев бить, рубить, валить,

лететь с полком лихих гусаров

и в каждой битве победить.

Коль Бог в сердцах есть и коль скоро

меж вами яблоко раздора,

клинок забрать не позабудь,

запанибрата с шляхтой будь!

Господь указывает прямо,

что хам ты — хамам всем родня.

К гербу причислю пана хама,

чтоб знали оба вы меня!

 

Разодетый и бедный шляхтичи берут сабли со стола и раздают теснящимся за их креслами хлопам.

 

Стоявший рядом с ними Гений

с рукою поднятой упрямо

шагает по широкой сцене.

Он каждого сегодня рад

настроить на высокий лад.

 

Проповедник.

Братья, орел закрывает мне очи,

острым крылом по глазам ударяя,

мрак расстелился темнее ночи.

Страшно! О, страшно мне...

кажется мне, будто веру теряю.

Что за чудовище встало стеною

и заслонило пути?

Бог или дьявол передо мною?

Как мне разгадку найти?

Должен ли с ним я помериться силой,

будете ль вы мне верны?

Если паду в этой схватке постылой

и не узнаю — должны

вы господами быть или рабами

в горестях нищеты?

Верите ль в слово мое точно в знамя —

зарево красоты?

Чистым огнем пламенею и жгу,

знамя священное вам я несу,

разве ж я лгу?

 

Но Гений прочь отходит снова,

хоть он не произнес ни слова,

идет к другим, чтоб на мгновенье

вдохнуть в них пафос, вдохновенье.

Единым, властным жестом рук

овладевает всеми вдруг…

 

Оратор.

О братья, терплю я тяжелые муки,

меня окружите скорее.

Подайте мне руки, холодные руки,

а цель уж не светит,

а мысль уж не греет,

не греет.

Ту даль бесконечную чуете ль, братья,

открылась она моим взорам...

Делюсь с вами словом:

судьбы приговором,

мне ведомо все —

пропадете.

Возрадуйтесь! Очи отверзлись мои,

я холод ладони почувствовал вдруг,

к челу прикоснулась...

Кто входит в наш круг?

Постигнете, братья, величье мгновенья,

постигнете вы и слова откровенья.

Возрадуйтесь! — Очи отверзлись мои,

и даль мне открылась. Дорогой нетленной

душа моя тенью, легчайшею тенью

плывет по вселенной.

Пойдете ль за нею вы, братья мои?

 

Но Гений прочь уходит снова,

к другим подходит и — ни слова.

Как будто бы, творя обряд,

на них он устремляет взгляд.

 

Примас. Колени преклоните, ибо дух мой страждет.

О братья мои, преклоните колени. Лицо мое покрыла туча, и чья-то рука заслонила мне глаза.

О братья мои, хоть мы в святилище, но слова молитвы замирают на моих устах, и я слышу иную речь, речь моего сердца.

Я жалкий прах, я нищий, облаченный в багряницу, но больнее всего мне багрянец стыда, полыхающий на моем лице.

Я обещал вам дать Польшу. Однако знамена, которые вы склоняете над моей головой, — лохмотья, и Господь начертал на них знак креста.

О братья, сумею ли спасти сердца ваши, ваши души?

О братья, братья, могила раскрылась передо мной и перед вами.

Чья-то рука заслонила мне глаза.

Спаситель, Иисусе! — над народом моим сгустилась ночь, над народом моим, молящимся на краю могилы.

О Иисусе! Чья же это рука? О Иисусе! Величие Твое и святость Твою постигаем в наших мучениях.

Дай отпить из чаши Твоей — Смерть нас настигла в доме Твоем.

Колени преклоните у ног моих — дух мой страждет.

О братья, протяните мне руки ваши. Простираю над вами ладони, призываю благословение на головы ваши, праведники Христовы.

 

Хор. Аминь.

 

Но Гений покидает круг.

В других он зажигает дух.

Над ними простирает руки

и предает сердца их муке.

 

Старец. Взгляните, дочери, мрак все сгущается, оседает под высокими сводами и, спускаясь с гигантских статуй, окутывает нас.

 

Дочери. Отец, мы не узнаем твоего голоса. Ты дрожишь, словно охваченный тревогой.

 

Отец. Вы видите его? Он стоит перед нами, простирает к нам руки, овладевает нашими мыслями. Мы скоро все поймем, как те, которые близки к смерти.

 

Дочери. Мы обручаемся со смертью.