Конрад Валленрод. Историческая повесть | VI
VI
Прощание
Под утро снег мерцает и клубится,
Несется Конрад сквозь летучий снег,
Замедлил конь у озера свой бег,
И рыцарь в башенку мечом стучится.
«Альдона, стань скорее у окна!
Мы живы, мы исполнили обеты.
Их косит смерть. Ну, где ж, Альдона, где ты?»
Отшельница
«Альф?.. Милый, ты? Чем кончилась война?
Пришел? Живой? Чужим мечом не тронут?
Здесь остаешься?»
Альф
«Время ли теперь
Расспрашивать? Послушай и поверь.
Им смерть. Они в ужасных корчах стонут.
Ты видишь ли пожаров алый след?
Нет от литвина жалости тевтону.
Им ран таких не зализать сто лет.
Пронзил я грудь стоглавому дракону.
Сокровищницы их пусты; в огне
Их замки; кровь течет сегодня:
Мне это удалось, ты слышишь, мне!
Страшнее казни нет и в преисподней.
Но больше не хочу, я человек!
Довольно лжи, предательства, разбоя,
Я слишком стар и жажаду я покоя.
Борьбы кровавой хватит на мой век.
И немцы люди. Больше мстить не буду.
Бог на иные вдохновил дела.
В Литве я был, там пепелища всюду,
Твой замок в Ковно разорен дотла.
Едва увидел я его руины,
Как тут же устремился вглубь долины.
Там те же рощи, а вокруг — холмы.
Как встарь... Ты вечер помнишь ли прощальный,
Когда с долиной расставались мы?
Ах, не вчера ль был вечер тот печальный?
А камень помнишь? Камень, это он
Всегда манил к прогулке отдаленной.
Травою он оброс со всех сторон,
Подернут мхом, завесою зеленой.
Траву я вырвал, смыл слезами мох.
В зной, помнишь, на скамеечку из дерна
Под явор ты садилась? Не засох
И твой родник, твой ручеек проворный.
Искал, осматривал я, обходил...
Представь, осталась и беседка наша.
Ее из прутиков я городил.
Она ж... Альдона, — не бывает краше! —
Мной воткнутые в землю стебельки
Вновь ожили, растут; под аркой тесной
Я слушал лепет зелени древесной,
Цветы, как пух, прозрачны и легки.
Ах, свежесть этой благодатной тени
Наполнила надеждою мне грудь!
Я целовал стволы, пал на колени.
Дай, Боже, счастья нам когда-нибудь!
Дай снова очутиться нам в отчизне,
В лугах литовских отдых приготовь.
Там дышится легко. Пусть в нашей жизни
Листок надежды зеленеет вновь!
Вернемся ж! У меня довольно власти.
Взломают башню. Да зачем приказ?
Будь крепче стали камни в сотни раз,
Сам размечу их, разобью на части!
Я поведу тебя, нет, понесу
В долину нашу, под лесные кущи.
В Литве есть дебри, будем жить в лесу.
Уйдем и дальше, к Беловежской пуще,
Где не услышишь лязганья мечей,
Надменных победителя речей
И наших побежденных братьев стона.
Там, в тишине пастушеских лугов,
Забуду все, на грудь твою склоненный,
Союзников забуду и врагов.
Мы друг для друга будем жить, Альдона!
Вернемся же!» — Меж тем ответа нет.
Его он ждет, его он тщетно ловит.
Край неба кровью полоснул рассвет. —
«О Боже, день! Нас стража остановит!
Проснулись все. Альдона, ты молчишь?» —
Он содрагается от нетерпенья.
Нет голоса и взглядом просит лишь,
Вот руки заломил, вознес в моленье,
Пал на колени, выступы камней
Стал целовать, безумствуя сильней.
«Нет, поздно, — слышится ответ спокойный.
Но в нем печаль какая! — Даст Господь
Нам это искушенье побороть.
Я принесла обет. Мне, недостойной,
Отсюда путь лишь в землю; столько лет
С собой борюсь я, ты же сеешь смуту
Меж мной и небом; в горькую минуту
Кого же?.. Призрак явишь ты на свет.
Подумай, если соглашусь бежать я...
Вообрази, покинула я склеп...
Ты отшатнешься, лишь паду в объятья.
Пойми же ты, твой замысел нелеп.
Иной Альдоне крикнешь ты с порога:
Любимая!.. Ответит не она.
И будешь ты в моих глазах с тревогой
Искать Альдоны взор... Ах, мысль страшна!
Пускай не будет дряхлостью убогой
Альдоны красота осквернена!
Ведь я сама, признаюсь откровенно... —
Прости и строгим словом не рази! —
Чуть ярче месяц, отойду под стены,
Чтоб не увидел ты меня вблизи.
И ты иной. Ты не таким когда-то
В наш замок въехал в рыцарском строю.
Но образ твой храню я в сердце свято,
Осанку помню юную твою,
Глаза все те же и одежда та же.
Так мотылек, хоть и ушел в янтарь,
Через века, тысячелетья даже,
Явился тем же, чем являлся встарь.
Такими будем мы, какими жребий
Соединиться нам назначил в небе!
Долины мы счастливым отдадим.
Люблю я башню, у оконца нишу.
Я счастлива — остался ты живым,
Я рада — каждый день тебя я слышу.
Мой милый Альф, и в этой стороне
Мы насладимся жизнью преходящей.
Брось мысли об убийстве, о войне,
И раньше приходи сюда, и чаще.
Послушай, сделаешь на берегу
Ты, может, что-то вроде той беседки...
Посадишь ивы, бросишь здесь под ветки
И камень наш, лежащий на лугу.
Пусть соберутся дети из деревни
Под кронами, в столь милой им тени.
Пускай плетут венки и песней древней,
Литовской песней тешат нас они.
О родине помыслю я в печали,
Задумаюсь и о твоей судьбе.
Умру — споют мне то же, что певали,
Умрешь и ты — придут на гроб к тебе».
Но Альф не слышит: он по диким склонам
Бредет без цели, молча — никуда.
То куст влечет его, то глыба льда.
В движенье изнуряющем, бессонном
Забвенья ищет. Душно так ему.
Иль наступила оттепель? Средь поля
Плащ, перевязь он снял, швырнул во тьму,
Шлем сбросил... Одного не сбросить — боли.
Под утро он у городских ворот.
И вдруг с недоумением во взоре
Тень замечает — та скользит, плывет
По снежным осыпям. Пропала вскоре.
Доносится лишь: «Горе, горе, горе!»
Сперва он изумляется, потом
Задумывается. Ах вот разгадка!
Меч обнажил и замер так с мечом
И только озирается украдкой.
Но никого. В заснеженную муть
Лишь ветер улетает, тихо воя.
И он, растроганный, спешит взглянуть
В оконце над чертой береговою.
Вновь медленно туда направил путь.
Она глядела вдаль, а он с обрыва
Ей крикнул: «Добрый день! Давно уж мы
Встречаемся лишь под покровом тьмы.
А нынче день, и это знак счастливый.
Впервые добрый день, так отгадай
Зачем с приветом прихожу я ранним?»
Альдона
«Прощай! До вечера! Гадать не станем.
Светло. Тебя узнают здесь. Прощай!
Не надо уговоров. До свиданья.
Я не могу, я не хочу».
Альф
«Ну что ж,
Тогда цветок сбрось. Впрочем, где возьмешь
Цветок? Сбрось ниточку от одеянья.
Сбрось ленту со своей косы иль сбрось
Хоть камешек, хоть что-нибудь оттуда.
Хочу носить — такая уж причуда —
Твой новый дар, пока мы будем врозь.
Твой дар, который ты слезой омыла,
Который на твоей груди согрет.
К нему прощальный обращу привет,
Когда я буду на краю могилы.
Мне скоро — смерть. Умрем же вместе, вдруг...
Я поселюсь в той башенке дозорной,
А над бойницею платок свой черный
Повешу днем. Лишь тьма падет вокруг —
Зажгу я лампу у решетки, рядом.
Внимательным следи за мною взглядом:
Задую свет, платок свой уроню,
Знай, не вернусь я к будущему дню».
Прощай!» — Исчез. И в этот миг разлуки
К окну приникла трепетно она.
И целый день, и вечер до заката
На башенке, под кромкою зубчатой,
Край белый платья вился у окна,
К земле с тоскою простирались руки.
***
«Ну вот, зашло. Настал он, этот час», —
И Альф глядит на гаснущее солнце.
Он день провел близ узкого оконца,
С соседней башни не спуская глаз.
«Дай плащ, дай меч, — так просит он Хальбана. —
Прощай, мой верный, может быть, навек
Мы расстаемся. Если утром рано
Не возвращусь, покинешь наш ночлег,
Покинешь башню и уйдешь с рассветом.
Хочу... Еще хочу я поручить...
Как одинок я... Если жизни нить
Вдруг оборвется, мне на свете этом
Прощаться не с кем — с ней лишь да с тобой.
Прощай! Платок мой черный из бойницы
Сбрось утром, если не приду... Постой!
Что это значит? Кто-то в дверь стучится...»
«Кто там?» — три раза стражник их спросил,
И трижды «горе!» прорычало эхо.
У стражника, наверно, нету сил,
Дверь выломали, дверь им не помеха.
Вбежали в нижний коридор они,
Несутся лестницею винтовою,
Ведущей к Валленродову покою,
И лязгают железные ступни.
Но Альф на двери надвигает скобы.
«Пора пришла! — Взял кубок со стола.
Пьет. Наливает вновь. — Пора пришла! —
Хальбану подает: — И ты испробуй!»
Тот побледнел, движением руки
Намеревался выбить кубок с ядом.
Но падает рука. Шаги близки.
Удары сыплются на двери градом.
«Старик, ты понял ли, откуда гром?
Гляди, вновь кубок налил я до края.
Я выпил свой. Так пей, не размышляя».
Хальбан застыл в отчаянье немом.
«Нет, — говорит, — тебя переживу я.
Мой сын, закрою я глаза тебе.
Жить надо, чтобы о твоей судьбе
Поведать всюду. По Литве кочуя,
Деревни, замки стану обегать.
Где я не буду, эта песня будет.
Бард ею рыцаря от сна пробудит,
Младенца ею укачает мать.
Из праха нашего на зов грядущий
Восстанет мститель средь литовской пущи».
К бойнице со слезами Альф приник
И долго-долго в этот миг последний
Глядел, продлить старался этот миг,
Увидеть что-то в башенке соседней.
Хальбана обнял, в долгий-долгий вздох
Сливается их общее дыханье.
Все оглушительнее громыханье,
Врываются, чтоб захватить врасплох.
Кричат: «Альф, ты раскаешься в измене!
Готовься к казни. Торопись, спеши.
Вот капеллан наш. Скверну смой с души.
В час смертный отойди от прегрешений!»
Альф ждет их, и в руке сверкает меч.
Качнулся, щеки стали вдруг бледнее,
Оперся о косяк, срывает с плеч
Магистра мантию, срывает с шеи
Магистра крест, все топчет и кричит:
«Вот грех мой! Вот позор мой! Вот мой стыд!
Готов я умереть. Чего еще вам?
Желаете отчета о былом?
Вон ваше воинство спит смертным сном,
Селенья, замки в зареве багровом.
Вихрь чуете? Шеренги мертвецов
Со свистом заметает он снегами.
Вой слышите? Орда голодных псов
Из-за костей грызется в каждой яме.
Я, я причиной! До чего ж я горд.
Снес гидре головы одним ударом.
Колонну, как Самсон, тряхнул недаром:
Храм рухнул, я под глыбами простерт!»
Вдаль посмотрел и валится на плиты.
Но сбросил лампу все-таки с окна.
Три круга чертит в воздухе она,
Близ Альфа падает сосуд разбитый,
И, в масле плавая, фитиль со дна
Рождает вспышки в синеватом дыме.
Но вот — и это будто смерти знак —
Один последний луч. Он ярок так,
Что точками стеклянными, пустыми
Глаза у Альфа кажутся. — И... мрак.
Внезапный дикий крик пронзает стены,
Крик долгий, пресекающийся вдруг.
Чей это крик? И от каких он мук?
Понять легко. Из оболочки бренной
Дух вылетел, наверное, навек.
Немеет грудь после такого крика.
Вся жизнь сказалась в нем, весь человек.
Так струны лютни под рукою дикой
Звучат и рвутся, громко прозвенев.
Пообещали, кажется, напев,
Но не напев, тут жалоба уместней.
История Альдоны такова.
Пусть ангел ищет для нее слова,
А слушатель докончит в сердце песней.
Свою повесть мы назвали историческою, ибо характеры действующих лиц и все выведенные в ней важнейшие события изображены в согласии с историей. Сохранившиеся в неполных и отрывочных списках хроники тех времен приходилось, впрочем, во имя цельности картины дополнять порой догадками и предположениями.
Хоть мною и были допущены в истории Валленрода кое-какие домыслы, я готов обосновать их правдоподобие. Согласно хроникам, Валленрод не принадлежал к известной в Германии семье Валленродов, что не мешало ему, между прочим, утверждать противное. Он был, по-видимому, незаконнорожденным. Кенигсбергская хроника (библиотеки Валленрода) сообщает: «Er war ein Pfaffenkind»
Вспомним поступки Валленрода. Когда он принял власть над Орденом, представилась благоприятная возможность выступить войною против Литвы: сам Витольд обещал вести немцев на Вильно и щедро вознаградить их за помощь. Однако Валленрод медлил, более того, он восстановил Витольда против себя, а затем неосмотрительно ему доверился, и Витольд, примирившись тайно с Ягеллою, не только покинул Пруссию, но, проникая по дороге на правах союзника в немецкие замки, сжигал их дотла и истреблял гарнизоны. В этот неудачный для Ордена час надлежало либо отказаться от военных действий вовсе, либо вести их с величайшей осмотрительностью. Великий магистр объявляет меж тем крестовый поход, расточает сокровища Ордена на его приготовление (5 000 000 марок, около миллиона венгерских золотых, сумма по тем временам баснословная) и вторгается в Литву. Не потрать он времени на пиршества и ожидание подкреплений, он взял бы Вильно. Наступила, однако, осень. Оставив лагерь без припасов, Валленрод отступает в величайшем беспорядке в Пруссию. Позднейшие историки и хронисты не могут доискаться причины столь внезапного отъезда, не видят ее в тогдашних обстоятельствах. Некоторые приписывали бегство Валленрода расстройству рассудка. Все эти противоречия в поступках и характере нашего героя можно примирить друг с другом, если представить себе, что он был литовцем и вступил в Орден с целью совершения мести. Его правление нанесло тягчайший удар могуществу крестоносцев. Мы предполагаем, что Валленрод был Вальтером Стадионом, сократив для этого в повести лет на пятнадцать время между отъездом Вальтера из Литвы и появлением Конрада в Мариенбурге. Смерть Валленрода в 1394 г. была внезапной; необыкновенные обстоятельства ей сопутствовали: «Er starb — сообщает хроника — in Raserey, ohne letzte Ohlung, ohne Priestersegen. Kurz vor seinem Tode wütheten Stürme, Regengüsse, Wasserfluthen; die Weihsel und die Nogat durchbrachen ihre Dämme... hingegen wühlten die Gewässer sich eine neue Tiefe da, wo jetzt Pillau steht»
Хальбан или же, как его называют историки, Леандер фон Альбанус, монах, единственный и неразлучный товарищ Валленрода, был, по мнению хронистов, несмотря на личину благочестия, еретиком, язычником, а возможно, и чернокнижником. О его смерти нет верных известий. Некоторые утверждают, что он утонул, другие — что тайно скрылся или же был похищен сатаною.
Хроники мы цитировали большею частью по сочинению Коцебу: «Preussens Geschichte. Belege und Erläuterungen»
