Конрад Валленрод. Историческая повесть | Предисловие, Вступление, I

               Dovete adunque sapere come sono

               due generazioni da combatiere…

               bisogna essere volpe e leone.Ибо должны вы знать, что есть два рода борьбы… надо поэтому быть лисицей и львом. Макиавелли (итал.).[1]

 

               Бонавентуре и Иоанне Залеским

                                     в память

               тысяча восемьсот двадцать седьмого года

                                    посвящает

                                                                                  АВТОР

Предисловие

Народ литовский, объединяющий в себе племена литвинов, пруссов и летов, немногочисленный и осевший на малых пространствах неплодородных земель, был долгое время Европе  неизвестен, и лишь на рубеже тринадцатого столетия набеги соседей побудили его к воинственной деятельности. В то время как пруссы уступали оружию тевтонов, Литва, выйдя из лесов и болот, принялась огнем и мечом сокрушать сопредельные государства и стала вскоре грозою севера. История еще не объяснила, каким образом народ столь слабый и столь долго покорствовавший чужеземцам, мог отразить мгновенно все удары, вселить трепет в своих врагов, начать длительную и кровопролитную войну с Орденом крестоносцев, опустошая в то же время Польшу, взимая дань с Великого Новгорода и являясь даже на берегах Волги и на Крымском полуострове. Самая блистательная эпоха в истории Литвы приходится на времена Ольгерда и Витольда, чья власть простиралась от Балтийского до Черного моря. Разрастаясь, однако, с чрезмерной поспешностью, это огромное государство не выработало в себе той внутренней силы, которая связала бы воедино разрозненные его части, вдохнула бы в них жизнь. Литовская народность, рассеянная по разным землям, утратила свой особый характер. Покорив немало русских родов, литвины вошли в политические сношения с Польшею. Славяне, издавна уже христиане, стояли на более высокой ступени цивилизации; отчасти покоренные, отчасти устрашаемые Литвой, они обрели, однако, медленным воздействием на нее нравственное превосходство над сильным, но варварским поработителем и поглотили Литву подобно тому, как Китай поглотил татарских завоевателей. Ягеллоны и наиболее влиятельные их вассалы превратились в поляков; немало литовских князей приняло на Руси веру, язык и обычаи своих подданных. Таким образом Великое княжество литовское перестало быть литовским, а самое литовскую народность мы находим в прежних ее границах; наречие литовское перестало быть языком двора и знати и сохранилось лишь как язык простолюдинов. Литва являет собой любопытное зрелище народа, который исчез в беспредельности своих завоеваний подобно ручейку после паводка, струящемуся по едва заметному руслу.

Несколько веков отделяет нас от упомянутых здесь событий: уже сошли с политической сцены Литва и злейший ее враг Орден крестоносцев; отношения сопредельных народов полностью изменились, вожделения и страсти, разжигавшие давнюю войну, уже угасли; память не сохранилась даже в народных песнях. История Литвы, ставшая достоянием прошлого, являет собой счастливый для поэзии предмет, ибо стихотворцу, воспевающему жизнь тех времен, надлежит сосредоточиться лишь на исторической стороне дела, на углубленном изучении и на искусной передаче событий, не подчиняясь, однако, страстям, причудам и модной прихоти читателя. Именно такие предметы завещал выискивать Шиллер:

Was unsterblich im Gesang soll leben,

Muss im Leben untergehen«Что бессмертно в мире песнопений, в смертном мире не живет». Перевод М. Лозинского.[2].

Вступление

 

     Тевтонский Орден вот уже сто лет

В крови неверных бродит по колено,

И жребий прусса — жить в оковах плена

Иль бросить землю и уйти от бед.

Однако немец губит и бегущих,

Он до Литвы преследует их в пущах.

 

     Литву ж спасает Неман от врагов.

Там кровли храмов блещут, лес дремучий

Там приютил языческих богов.

А здесь, у немцев, крест торчит над кручей,

Свое чело упрятал в облаках;

Однако, длани хищные раскинув,

Стремится вдаль, повергнуть хочет в прах

Потомков Палемоновых — литвинов.

 

     Те высылают юношей к реке.

С надежным луком, со стрелой в руке

Они мелькают по лесным прибрежьям,

Все в рысьих шапках и в меху медвежьем.

А здесь... Здесь немец: вечно он в броне,

Забрало замкнуто на подбородке.

И день и ночь проводит на коне,

Набил пищаль, перебирает четки.

 

     Так сторожат у бродов, у дорог.

Гостеприимен Неман был, и воды

Соединяли некогда народы.

Теперь они, как вечности порог.

Кто эту реку не считал границей,

И жизни, и свободы мог лишиться,

Лишь хмель литовский, в Пруссию стремясь,

О веточке мечтает тополиной,

Вытягивает руки над стремниной,

Венком меж камышинками виясь,

Помчался вдаль, покинул берег правый,

И вот повис на милой, жив едва.

Лишь соловьям из ковенской дубравы

Близки законы давнего родства:

На Запущанскую летают гору

Иль, перьями играя по простору,

Речные посещают острова.

 

     А люди? Разведенные враждою,

Литвины с пруссами томятся врозь.

Но вот любовь... Узнать мне довелось

О случае одном. — Их было двое...

 

     О Неман! К берегам твоим войска

Придут, и гибель принося, и пламя.

Старинный лес, шумевший над холмами,

Исчезнет под ударом тесака,

Гром пушек соловьев спугнет у брода.

Что вяжет цепью золотой природа,

Рвет ненависть народов на века.

Да, рвет! Но песню вайделоты сложат,

Соединить она влюбленных сможет.

 

 

I

Избрание

 

     В МариенбургеМариенбург, по-польски Мальборг, укрепленный город, некогда столица крестоносцев, при Казимире Ягеллоне присоединен к Речи Посполитой, позднее отдан в залог маркграфам бранденбургским, перешел в конце концов во владение прусских королей. В подземельях Мариенбургского замка — гробницы великих магистров, некоторые сохранились и поныне, кенигсбергский профессор Фотт несколько лет назад выпустил в свет историю Мариенбурга, сочинение важное для истории Пруссии и Литвы (А.М.).[3] колокол гудит,

Грохочут пушки, барабан гремит.

Комтуры в замок съехались сегодня —

У крестоносцев будет торжество:

Капитул соберется для того,

Чтобы с соизволения Господня

Великий крест святому дать во длань,

Великий мечЗнаки власти великого магистра (А.М.).[4] дать лучшему на брань.

Кто этот муж?.. День, два проходят в спорах.

Обширен, верно, претендетов круг,

Воителей знатнейших, у которых

Немало перед Орденом заслуг.

Все ж рыцарям прославленного рода

Предпочитают братья Валленрода.

 

     Хоть в Пруссии чужой, в иных краях

Стяжал он славу громкую в боях:

В Кастилии неверных гнал по кручам,

При штурме замка первым был всегда

И, устремляясь по волнам кипучим,

Брал дерзостью турецкие суда.

А на ристалище?.. Подняв забрало,

Он выйти мог к соперникам своим.

Охотников с ним биться не бывало,

Все знали — Валленрод непобедим.

 

     Но он прославлен был не только в битвах,

Еще он добивается похвал

За то, что в бедности жил и в молитвах

Благочестиво время провождал.

 

     В толпе придворных не скользил с поклоном,

Возвышенные речи лепеча,

Не предлагал враждующим баронам

Корысти ради своего меча.

И должностей добиться не старался,

Век юный скоротал в монастыре,

Красавиц знатных чарам не поддался

И менестрелей сладостной игре.

Чужд увлечениям разнообразным,

Не слушал услаждающих речей.

Бесчувственный и к лести, и к соблазнам,

Глядит на дев, но сердцем он ничей.

 

     Вовек в душе ль не бушевало пламя?

Или иссякло, может быть, с годами?

Хоть поседел, хоть щеки и бледны,

Страданьем, верно, изборождены,

Он не старик; с придворными юнцами

Забавы он делить порой готов

И женский щебет слушать благосклонно,

На смех ответить шуткой утонченной,

Насыпать дамам ворох нежных слов,

Как сласти детям с ледяной улыбкой.

Так забывался ненадолго он.

Но словом, то случайно, то ошибкой

Промолвленным, был в сердце поражен.

Других не задевало это слово:

Отечество, возлюбленная, долг,

Земля литовская, поход крестовый.

А он, глядишь, оторопел и смолк

И взор отводит в сторону угрюмый,

В таинственные погрузился думы,

Глухой и безразличный ко всему.

Иль стало вдруг не по себе ему,

Когда он вспомнил о своем обете?

Из всех привязанностей он на свете

Ценил лишь дружбу. Был один монах —

Хальбан — он помогал ему в делах:

Духовником ему всегда был в храме,

Наперсником в годину тайных мук.

Святой старик! Он разделял часами

В уединенной башне с ним досуг.

О счастье! Тот, кто дружит со святыми,

Сам святостью свое украсил имя.

 

     Так говорит взыскательный совет

О Конраде с почтеньем и хвалою.

Но и порок есть. Где ж пороков нет?

Хоть жизнь считал он суетой сует,

Пренебрегал беседою хмельною,

Однако сам с собой наедине,

С тоски, от скуки ль — как узнать причину? —

Искать утехи пробовал в вине

И облекался в новую личину.

Безжизненные щеки в этот час

Болезненные оживляли краски,

И в глубине огромных синих глаз

Пылал тот жар, что прежде там угас,

И молнии летали в дикой пляске.

Вздыхала скорбью тронутая грудь,

И слезы нависали жемчугами.

Он лютню брал дрожащими руками.

Хоть пел на языке чужом, но суть

Сердцам был доступна — суть не слове:

Послушай звуки, так мрачны они,

К певцу приблизься, на него взгляни —

Взор устремил к земле и поднял брови.

Усилиями памяти своей

Все бешенее, все ожесточенней

Он прошлое средь призрачных зыбей

Преследует в немыслимой погоне,

В безумие, как в безду погружен.

Где он? — В краю воспоминаний он.

 

     Ну хоть бы раз в неистовстве похмелья,

Лицом сияя, песенку веселья

Из лютни сладкогласной он исторг!

Грех для него — улыбка и восторг.

Задел все струны. И с каким искусством!

Лишь радости не трогает струну!

Дал слушателям чувства все, но к чувствам

Надежду не прибавил лишь одну.

 

     Когда, бывало, заставали браться

Его в минуту смутную врасплох,

Он испускал тяжелый гневный вздох,

Отбросив лютню, изрыгал проклятья

И богохульства, слал гонцов во тьму

С приказами к передовому стану

И угрожал кому-то… Но кому?

Шептал о чем-то старому Хальбану.

В смущеньи братья. А Хальбан глядит

На Валленрода неподвижным оком.

Какой бесстрастный и суровый вид!

Но кажется, что он глядит с упреком.

Напоминает что-то он без слов.

Иль дал совет какой-то непонятный?

Но гневный лоб расправиться готов,

Багровые на скулах гаснут пятна.

Так перед дамами, перед двором

Является порою укротитель.

Разъял ключом железную обитель,

Трубит, и льва рычание как гром

В смятенье повергает ряд за рядом.

Лишь укротитель у дверей застыл

И молча руки на груди скрестил.

Страшилище он поражает… взглядом.

Могучий талисман души — глаза!

Зверь покорен, и отошла грозаВзор человека, утверждает Купер, если он исполнен отваги и разума, оказывает влияние даже на хищного зверя. Мы приведем здесь подлинный случай, произошедший с одним американским охотником. Тихо подобравшись к уткам, он услышал вдруг шорох, выпрямился и обнаружил к своему ужасу лежащего поблизости огромного льва. Зверь был тоже как будто удивлен внезапным появлением человека атлетического сложения. Выстрелить охотник побоялся, поскольку ружье у него было набито дробью. Он замер, устремив грозящий взор на своего противника. Не сходя с места, лев в свою очередь смотрел невозмутимо на стрелка: несколько секунд спустя, он отвернулся и стал не спеша удаляться, но, не сделав и двадцати шагов, остановился и повернул обратно. Обнаружив неподвижно стоящего человека на прежнем месте, вновь встретился с ним взглядом и наконец, как бы признавая его превосходство, отвел глаза и удалился окончательно (Bibliothèque Universelle, 1827, février. Voyage du capitaine Head).[5].