Графиня Козель. Часть вторая, глава IV

Мы забыли сказать, что, шатаясь в толпе, прежде чем встретиться с Фрёлихом, Заклик узнал, что назавтра в Дрездене, на Старом рынке, был назначен большой венецианский маскарад с ярмаркой, и Денгоф и ее сестры должны были играть не нем роль трактирщиц. Многолюдство ожидалось огромное: король звал на этот маскарад уже не приглашениями, а приказами, которых мало кто не получил во всем городе. Его величеству хотелось, чтобы на площади было как можно люднее.

Возвратившись в Пильницу еще до рассвета, Заклик привязал на старом месте свою лодку и пробрался на двор, когда там еще все спали; никем не замеченный, он пробрался в свою комнату и, дождавшись, когда у окон графини открыли ставни, прошелся перед домом и вошел в сад. Он был уверен, что графиня его заметит и не замедлит выйти, так как всякий разговор в комнатах казался Заклику небезопасным. Как он полагал, так и вышло: Анна пришла в сад, и Заклик представил ей самый подробный отчет о своей экскурсии, не забыв упомянуть и о назначенном в этот день маскараде. Это было с его стороны порядочной неосторожностью, которая вскоре же заставила его немало о ней пожалеть; но теперь они были заняты планом, как переправить драгоценности Анны из Пильницы к Леману. После недолгих соображений решено было, что шкатулки с вещами тотчас же будут отправлены с Закликом в Дрезден под видом подарков, посылаемых графиней ее детям. Заклик намеревался отвезти этот багаж немедленно и к вечеру возвратиться снова в Пильницу, чтобы в эту же ночь графиня могла бежать в Пруссию.

Условясь таким образом, графиня возвратилась в дом, откуда Заклик тотчас же начал выносить и устанавливать в дорожную бричку тяжелые ящики. Через час он уже выехал.

Относительно же побега графини были приняты следующие меры: нанятые Закликом лошади в сумерки должны были ждать ее в лесу на берегу Эльбы; когда все в доме улягутся, графиня должна была выйти и ехать до Дрездена, а оттуда далее до прусской границы. В известных Заклику местах были заготовлены заставы, и он надеялся, что его госпожа вскоре будет вне всякой опасности от саксонской погони. Но вдруг все эти его надежды потерпели сильное поражение: графиня объявила, что она во что бы то ни стало хочет остановиться в Дрездене и взглянуть на сегодняшний маскарад.

Все усилия Заклика отклонить ее от этой опасной затеи были напрасны, и он, как ни спорил, должен был ей уступить.

— Я очень хорошо знаю, чем я рискую, — говорила Анна, — меня, конечно, могут схватить, отвезти в Кёнигштейн или даже прямо убить, но я должна там быть! Это мне необходимо!

Как ни неприятно это было преданному Заклику, но, зная упрямство своей госпожи, он с нею более не спорил и отправился в город. Дорогой он подпоил своего кучера так, что тот, отдав вожжи Заклику, преспокойно заснул в бричке и не видел, как тот, сам правя лошадьми, заехал на постоялый двор и, забрав на плечи все привезенные им вещи, снес их осторожно к Леману.

Заклик, возвратившись назад, сам запряг лошадей и, взяв вожжи, погнал назад в Пильницу.

Таким образом, дело с имуществом было улажено, и теперь оставалось спасать только саму графиню.

***

Ко́зель в это время осторожно собирала свои бумаги, жгла письма и вообще готовилась в свое небезопасное путешествие, до выезда в которое ей суждено было испытать еще некоторые тревоги. Так, едва в обычный час ей подали обед, как совершенно неожиданно к ней пожаловали из Дрездена граф Фризен и Лагнаско, которых она могла считать подосланными с поручением заглянуть, что она поделывает.

Ко́зель настолько владела собой, что приняла их как нельзя более радушно, была с виду очень спокойна, говорила о разных своих предположениях, об устройстве пильницкого сада, которым была будто бы очень занята, и, спустив благополучно с рук этих гостей, сказалась прислуге больной и ушла в спальню несколько ранее обыкновенного.

В доме по случаю нездоровья графини приказано было соблюдать тишину, и прислуга предалась покою.

Заклик, обойдя двор и удостоверясь, что весь дом спит, постучал в небольшую дверь, ведущую из покоев графини в сад. Ко́зель вышла, вся закутанная в черное; она быстро прошла к берегу Эльбы и села в лодку, которая и поплыла вниз по течению. Береговой тростник и лозы укрыли бы от людских глаз эту лодку даже и днем, а теперь ее совсем никто не мог видеть. Через четверть часа они остановились у берега, вышли и, отыскав в лесу ожидавшую их повозку с четырьмя лошадьми, поскакали в Дрезден. В то время, полное любовных приключений, ночные странствования с женщинами были делом весьма обыкновенным, так что подобная ночная поездка не могла удивить нанятого кучера, он и не думал, что способствует преступному побегу.

Путь до Дрездена был невелик, и беглецы его проехали очень скоро.

Выйдя из повозки в самом безлюдном месте, графиня подала Заклику накидку и сказала:

— Наденьте это как можно скорее!

— Боже! Неужто вы ни за что не откажетесь от вашего ужасного намерения?! — воскликнул Заклик.

— Не откажусь и требую, чтобы вы сейчас же надели это и следовали за мною.

Она легким движением руки накинула на голову капюшон своей накидки.

Заклику ничего не оставалось, как последовать ее примеру, и он пошел за графиней.

Как только они повернули к Замковой улице, так тотчас заметили, что все дома там убраны флагами и ярко иллюминованы; улица была битком набита экипажами, людьми, лошадьми и носилками. Повсюду раздавались шум, смех, писк, которые производили на Ко́зель раздражающее впечатление; но она все-таки быстро продвигалась вперед и увлекала следовавшего за нею Заклика, который старался заслонять ее и от толчков, и от рассматривания.

На галерее ратуши играл оркестр музыкантов в фантастических костюмах; внизу под галереей кишели самые пестрые маски, а на самом рынке были построены убранные цветами балаганы и лавки, в которых разряженные в различные восточные костюмы женщины продавали безделушки, напитки и сладости. Вокруг карнавальных торговок собирались кучки острословов и шутников.

Впрочем, все это было гораздо более шумно, чем весело.

В конце Замковой улицы Ко́зель остановилась, точно у нее не хватало сил идти далее.

Заклик воспользовался этой минутой и еще раз шепнул ей:

— Вернитесь, графиня!

Но она вместо ответа только сжала его руку и быстро двинулась вперед. Стремление Ко́зель было неудержимо; она все рвалась вперед и вперед, пока вдруг не вздрогнула, остановила движением Заклика и сама встала: около них волновалось целое море фигур, и трудно было определить, кто был виновником ее внимания. Но вот Заклик осмотрелся пристальнее и увидел, что глаза его госпожи устремлены на человека, который высматривал кого-то, стоя от них всего в нескольких шагах. Это был высокий и необыкновенно статный мужчина в шляпе с черным пером и в черном бархатном костюме с золотой цепью на груди; несмотря на покрывавшую его лицо черную маску, в нем нетрудно было узнать короля Августа, и Анна его узнала: она остановилась, перевела дух и вдруг пошла к нему быстрыми и смелыми шагами.

Заклик понимал, что ему теперь некстати торчать при своей госпоже, и он наблюдал за нею только издали. Она приблизилась к королю, окинула его с головы до ног пристальным, вызывающим взглядом и, тихо отойдя на несколько шагов, остановилась.

Ее прекрасная фигура и в таинственных складках накидка обратили на себя внимание Августа, и он тотчас же подошел к ней.

— Клянусь честью, — заговорил он, — ты меня заинтересовала, милая маска! И знаешь ли, именно чем? Я был уверен, что знаю здесь всех женщин, но оказывается, что одной не знаю, и эта одна ты и есть.

— Какое счастье быть для тебя не тем, чем все! — отвечала, изменяя голос Анна. — Я очень рада, что ты меня не знаешь.

— А ты меня знаешь?

— О, конечно, у меня нет исключений: я всех знаю.

— Вот как! Кто же я?

— Ты здешний палач.

Король вздрогнул и гордо выпрямился.

— Что это? — спросил он. — У тебя, маска, кажется, очень грубые шутки.

— Да я и не думаю шутить, я говорю правду.

Август посмотрел на нее и сухо заметил:

— Если вы меня знаете и все-таки решились сказать мне в глаза такую дерзость, то и я удивлю вас и скажу вам, что и я вас знаю.

— О, какой вздор! — отвечала сквозь веселый, беспечный смех Анна Ко́зель.

— И правда, я, кажется, ошибся! — проговорил обманутый этой беспечностью Август. — Вы не можете быть тою, за которую я вас принял.

— А можно узнать, за кого я была принята?

— Зачем?

— Ну так, ради любопытства, ведь женщины суетны, а мужчины… хорошие мужчины всегда бывают к ним добры и любезны. Так кто же та, за которую я была принята? Может быть, тут ошибка, может быть, я-то и есть она?

— Нет, этого не может быть.

— Почему?

— Почему? Ну, потому что ее здесь нет.

— Она могла приехать.

— Она этого не смеет сделать.

— Что такое «не смеет сделать»? Ха, ха, ха! Женщина и чего-то «не смеет сделать»?

И она опять так рассмеялась, что Август дрогнул, заслышав в этом смехе знакомую нотку, а она, не дав ему опомниться, шепнула ему одно слово на ухо и, юркнув в толпу, смешалась с нею, прежде чем Август успел пожалеть, что не схватил ее за руку и не удержал.

Скрывшись в толпе, Анна пробралась в темный закоулок, оказавшийся между стеной какого-то здания и примыкавшим к нему балаганчиком, и проворно сняв с себя накидку, вывернула ее на другую сторону, которая была подшита красной материей, и в этом новом наряде стала пробираться к выставке, за которой в костюме трактирщицы торговала Денгоф.

Обе фаворитки сейчас должны были встретиться лицом к лицу.

Денгоф помещалась в одном из трех красивых балаганчиков, устроенных против самой ратуши. Здесь торговали три дамы: Белинская, Поцей и Денгоф, которой помогал граф Фризен; он стоял возле сестры фаворитки с гитарой, которая висела у него на перекинутой через плечо ленте, и занимал дам забавным разговором. Впрочем, тут было много и других блестящих кавалеров, между которыми были заметны Монтаргон и французский посланник Безенваль, умевший заставлять всех смеяться от его остроумных и порою едких замечаний.

Ко́зель, подойдя близко к этой группе, пристально рассмотрела Денгоф, а потом, когда та обратила на нее внимание, тихо подошла и сказала:

— Милая торговка, умилосердись над жаждущею, дай мне стакан лимонаду!

Денгоф подала ей стакан, и когда та, приподняв кружева своей красной маски, стала пить, беспокойно следила за пристально устремленным на нее взглядом Анны. Глаза Ко́зель смотрели на нее зло и насмешливо, а прекрасная рука, держа стакан, слегка дрожала.

— Благодарю! — проговорила она, выпив лимонад, и, подавая Денгоф червонец, добавила: — Вот тебе и плата за то, что ты отвела мою душу; я ведь знаю, что ты без платы ничего не делаешь, не правда ли?.. Что же ты не хочешь мне ответить, или не хочешь и словечка даром вымолвить? О, какая расчетливая! Или ты, может быть, не говоришь с масками?

Денгоф растерялась и беспокойно посматривала на сестру и мать, которые не обращали на нее никакого внимания и звонко хохотали под забавные речи Безенваля.

— Оставь их! — сказала, все смелее приступая, Ко́зель. — Я сделаю тебе удовольствие и буду говорить с тобой без маски. Смотри!

И графиня, приблизив свое лицо к лицу Денгоф, приподняла свою маску и, не удерживая более всего душившего ее негодования, прошептала:

— Смотри, смотри! Я хочу, чтобы мое лицо навсегда осталось в твоей памяти. Это лицо твоего смертного врага. Я та, с которой ты так боялась встретиться, и вот, однако, встретилась… Не бойся, пока ты не зовешь никого на помощь, я тебе вреда не сделаю, я только хотела тебя видеть для того, чтобы сказать тебе в глаза, что я тебя презираю!

И с этими словами Анна опустила на лицо маску и быстро исчезла в толпе, между тем как перепуганная Денгоф наделала тревоги; тут явился сам Август, все заговорили, что здесь ходит Ко́зель; сделано было распоряжение ее арестовать, а для того, чтобы она не могла скрыться, немедленно приказано было затворить все городские ворота и не выпускать ни одной женщины. Но так как распоряжение это не распространялось на мужчин, то Заклик нашелся завести графиню к Леману, где они добыли мужскую шляпу и плащ, в которых Анна под видом молодого человека, сопровождаемого слугой, и выехала благополучно из Дрездена.

И в то время, как графиню Ко́зель искали в Дрездене да в Пильнице, она уже удалялась по дороге к Берлину.