Россия в преддверии Страшного суда. О книге Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской жизни»

По мнению Виктора Ерофеева, величайшее, а ныне, пожалуй, уже единственное богатство русских — их язык, полученный в дар от Бога. Вековые ценности русской речи, подобно библейскому таланту, следует сегодня не только защищать, но и приумножать. Сам писатель в этой области сделал уже очень много, особенно как исследователь русской и западноевропейской мысли и литературы.

Проклятые вопросы

Сборник эссе В. Ерофеева «В лабиринте проклятых вопросов» (1990), посвященный творчеству Василия Розанова, Николая Гоголя, Федора Достоевского, Льва Шестова, Федора Сологуба, Владимира Набокова, Леонида Добычина, Алексея Лосева, Иосифа Бродского, Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Артюра Рембо, Бориса Виана, Луи-Фердинанда Селина, Жана-Поля Сартра, Альбера Камю, Алена Роб-Грийе стал сегодня уже классикой жанра. Страницы, относящиеся к Достоевскому, пожалуй, представляют собой лучшее, что написано об авторе «Братьев Карамазовых» в мировой литературе. Оппонируя как Достоевскому, так и его демоническому герою Ивану Карамазову, Ерофеев формулирует свое этическое кредо:

«Если Бога нет — не все позволено», что в сочетании с «если Бог есть — не все позволено» дает нам право сделать вывод, что человеку дозволяется не всякое действие, независимо от существования Бога.Ерофеев В. Вера и гуманизм Достоевского // Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М.: Союз фотохудожников России, 1996. С. 73.[1]

Несчастья России, по мнению Ерофеева, проистекают из того, что три вышеприведенных силлогизма не получили там признания. Те, кто отверг Бога, чаще всего поступали, следуя принципу «все позволено». Метафизики, в свою очередь, занимались поисками русского Бога, то есть проявления вечности в земном мире социальных институций: «Русский Бог качался, как зуб, и большевики его вырвали разом»Он же. Энциклопедия русской души. СПб.: Азбука, 2010. С. 196.[2].

Происходило это все с огромным ущербом для личности и свободы человека. Россия, в отличие от Запада, не пережила по-настоящему свою эпоху Просвещения. Ерофеев пишет:

Не будешь уважать другого, тебя не будет. На этом контракте Запад держится двести лет. Банальность посыла окупается кофмортным результатом.Там же. С. 37. Фрагмент «Русская правда».[3]

Россия же существует исключительно посреди того «живописного» пейзажа, в котором Иван Грозный убивает своего сына («Иван Грозный — это русский ренессанс»)Там же. С. 30. Фрагмент «Живописность».[4], а мать на вопрос ребенка, что же, собственно, «значит быть русским?», бьет «засранца» наотмашь. Свой русский рассказ под названием «Мама» Ерофеев конструирует в духе учебника по истории Российской империи для средней школы:

Почему мама не захотела ответить сыну на поставленный вопрос? По какой причине она стала его бить? Убила ли она его в конце концов, или сын все-таки выжил?Там же. С. 31–32.[5]

Данный фрагмент я нахожу в польском издании «Энциклопедии русской души» Виктора Ерофеева, который вчуже производит впечатление постмодернистского литературного скандалаJerofiejew W. Encyklopedia duszy rosyjskiej. Romans z encyklopedią. Przełożył, posłowiem i glosarium opatrzył Andrzej de Lazari. Warszawa: Czytelnik, 2003.[6].

Серый и человеческая масса

Вопреки названию, произведение это — вовсе не энциклопедия и не дискурсивный трактат о русском складе ума. Сам автор определяет свое произведение как роман. Здесь есть главные и второстепенные герои, есть общая фабула и действие, разбитое на эпизоды, тысячелетняя история Руси-России и ее громадное пространство от Калининграда до самого Владивостока. Главным действующим лицом и одновременно носителем той самой «русской души» из названия оказывается некто Серый, виновник и олицетворение всех бед и несчастий России. Это ее жестокий тиран и одновременно терпеливый папаша, мистик и эмпирик, ненавидящий русских носитель представления о России как о сверхдержаве. Чаще всего он бьет исподтишка, из-за угла, но и сам готов покорно сносить удары. Это такой русский «всечеловек» с бородатым обликом Ивана Грозного, напоминающий при этом Петра Великого, который резал русские бороды вместе с головами («Бороды брил, стрельцам головы рубил»Ерофеев В. Указ. соч. С. 50. Фрагмент «Россия и Африка».[7]). Палач и сиделка, персонификация русского народа и символ его жестокой власти. В советские времена он бывал диссидентом и эмигрантом, но на закате ХХ века умеет также вести себя как «новый русский». Одна его черта неизменна:

Среди противоречивых истин, которые составляют сущность Серого, есть одна, кажущаяся мне несомненной. Это склонность к саморазрушению.Там же. С. 86–87. Фрагмент «Геометрия крыла».[8]

Интрига проста, как действие в виртуальном комиксе. Американская (Грегори Пек) и российская (Пал Палыч, на которого работает тридцатилетний бизнесмен Саша) разведки ищут Серого, то есть персонифицированную «русскую душу», которая на протяжении столетий строила рабскую империю, тормозила реформы и способствовала цивилизационной нищете русского народа и нации. Грегори Пек, в котором российский читатель может признать alter ego Збигнева Бжезинского, делает это ради ослабления России:

Он считал, что Россия неисправима и ее ослабление благожелательно для всего человечества. Любой провал России на Украине, в Прибалтике, Чечне, Ираке, где угодно, он воспринимал с облегчением.Там же. С. 67. Фрагмент «Американский шпион».[9]

Российская разведка в своей погоне за Серым представляет, в свою очередь, «элиту власти» современной Российской Федерации, власти, корни которой уходят во времена сталинских и брежневских структур:

Раньше мы были сами знаете кем, — грустно сказал Пал Палыч. — Нарушали права человека. Рубили головы. Вообще нарубили дров. А теперь идем к нормальной цивилизации. У нас не все получается, много дряни, но мы искренне стараемся и в душе — демократы.Там же. С. 64. Фрагмент «Соцарт».[10]

Итак, драма современной России заключается и в том, что для достижения нормальности опять требуется кого-то убрать — на этот раз Серого: «В той жизни, где метро, булочная, издатели, дети, Серого нет и быть не может»Там же. С. 137. Фрагмент «Новая встреча».[11].

Испорченный язык и девушки

Надо признать, на сей раз Ерофеев не очень-то способствовал умножению богатства русской речи. В «Энциклопедии», наряду с историософским дискурсом, присутствуют весьма жесткие вульгаризмы и непристойное описание физиологических отправлений человека. Особенно достается девушкам в России, которые, как правило, «трахаются сто восемьдесят дней в году»Там же. С. 171. Фрагмент «Любовь».[12]. Другие цитаты приводить не стоит. Они могут вызвать отторжение у читателя, даже если представить себе, что через испорченный язык писатель показывает деградацию самой действительности. Ерофеев утверждает, что вульгаризмы в России на протяжении столетий были неотъемлемым элементом ее лексики. Именно в них накапливалась и находила выход агрессия русского народа, переносившаяся с речи на реальность. Будучи постмодернистом, писатель с помощью иронии стремится теперь уничтожить вульгаризмы изнутри, превратить их в явление комическое.

Иногда это даже удается, но по большей части это бывает комизм ситуационный, который остался бы и в том случае, если бы из описания были изъяты все вульгарные выражения. Из главки «Вышний Волочек»:

Общественные сортиры в России — это больше чем тракт по отечественной истории. Это соборы. С куполами не вверх, а вниз. <…> Я много видел чудесных сортиров, они все так или иначе недействующие, подспудно обличающие философскую суету Запада, но нигде больше не видел такого византийского чуда, как в Вышнем Волочке. Там перегородка между женским и мужским отделениями идет не по низу, а по верху, от потолка. Голов не видно, а все остальное — как на витрине.Там же. С. 52–53.[13]

История футбола в России

Анджей де Лазари перевел на польский «Энциклопедию русской души», будучи глубоко убежденным в том, что это имеет смысл. В послесловии он обращает внимание на сходство энциклопедических фрагментов данного произведения с «Философическим письмом» Петра Чаадаева 1829 года. Это полная драматизма картина России как страны, оставленной Провидением, в которой не видно прогресса, нет цивилизации и нет серьезных перспектив на будущееDe Lazari A. Od tłumacza // Jerofiejew W. Op. cit. S. 212–215.[14].

То же самое и у Ерофеева, причем его пессимизм зиждется на еще более глубоком фундаменте, чем это было во времена Николая I. В главке «История национального футбола» дается описание огромного стадиона, на котором еще со времен Петра I в России идет проигранный для Европы поединок с Азией. Несмотря на усилия, прилагавшиеся Александром II, Хрущевым и Горбачевым, русский народ-нация предпочитал подчиняться Александру III, Ленину, Сталину и Брежневу. Ельцин в свой первый президентский срок еще играл по-европейски, но под конец второго растерялся, остановился и не знал, по каким воротам бить. Россия проиграла свой XX век:

Петр Первый повел мяч в Европу, ударил, промахнулся — разбил окно.

Сборная команда мужиков с бородами погнала мяч в Азию.

Задрав юбки, Екатерина Великая перехватила инициативу.

Павел отобрал мяч и погнал его в сторону азиатских ворот.

Александр Первый, завладев мячом, отправил его в сторону Европы.

Николай Первый погнал его в сторону Азии.

Его сын, Александр Второй, отбил его далеко в сторону Европы.

Александр Третий отфутболил мяч в Азию.

Николай Второй побежал трусцой в западную сторону.

Ленин повел мяч в сторону Азии.

Сталин, с подачи Ленина, забил гол.

Счет стал 100:0.

Хрущев начал с центра поля и, сам не зная почему, погнал мяч в Европу.

Брежнев отправил его в Азию.

Горбачев играл на европейской стороне поля.

Ельцин продолжил его игру, но во втором тайме растерялся. Стоит и не знает — куда бить.

Раздался свисток. Кончился пропущенный век.Ерофеев В. Энциклопедия русской души. С. 39–40.[15]

Выходит, Россия по-прежнему выглядит как «живое Средневековье», «без средневековых символов веры»Там же. С. 137, 139.[16], как «масса, превращена волей случая в электорат, имеет голос и ничего общего не имеет с демократией»Там же. С. 141.[17]:

За фасадом большого города, в недрах «убитых» коммунальных квартир, с гнилым серпантином наружной электропроводки, «жучками», крючками, затворами, синюшными стенами, битыми стеклами, рассохшимися подоконниками, оторванными дверными ручками, тазами, затхлостью, там, где улица начинается с коридора, трубы слезятся, в уборных дворовый холод и голая лампочка, расселена Русь, которая до сих пор продолжает допетровские времена.Там же. С. 138.[18]

Неужели не найти никакого света в этой «российской пещере»? Неужели это Страшный суд, который вершит Ерофеев над Россией и ее будущим в ХХI веке? Разумеется, нет. Литература должна здесь действовать как очистительная метафора. Для того чтобы преодолеть «русскую душу», надо ее сначала реконструировать и описать по частям. Писатель боится России непредсказуемой и мистической, в которой «бандит дарит тебе шоколадку, а первоклассник отрезает тебе тупым ножом яйца»Там же. С. 201.[19].

С Западом или на дне

Однако после 11 сентября 2001 года будущее его страны видится Ерофееву в более оптимистическом свете, по уже предполагаемому принципу «или-или»:

Когда поздним вечером 11 сентября я проходил возле посольства США <…> то на асфальте увидел море цветов и зажженные свечи. Этот стихийный акт сочувствия в моей стране — уставшей и ставшей равнодушной вследствие собственных бед — нечто исключительное. <…> В этом контексте события 11 сентября 2001 года сыграли положительную роль в истории России. Нет, россияне не сделали выбор, скорее потеряли возможность его сделать. Иного пути, кроме того, которым идет Запад, для них уже просто нет. За исключением пути, ведущего в пропасть.Jerofiejew W. Rosja — kraj o nazbyt otwartej przyszłości // Newsweek. Warszawa. 15.09.2002. №37. C. 50.[20]

В «Энциклопедии русской души» как раз и дается описание этой пропасти с исключительной, откровенной беспощадностью.