Графиня Козель. Часть первая, глава VII

Таким образом, при дворе Августа II началось царствование женщины, которая должна была господствовать здесь гораздо долее всех других своих предшественниц.

Весь двор и даже весь город с любопытством следили за ходом этой истории, исход которой разгадать было весьма нетрудно.

Однако он совершился далеко не так быстро и не так легко, как все ожидали, судя по предыдущим случаям. Курьеры поминутно скакали к Гойму с тем, чтобы оттянуть время и воспрепятствовать его возвращению.

Каждый день графини Рейс и Фицтум совещались с князем Фюрстенбергом и придумывали сообща всевозможные предлоги для того, чтобы как можно чаще устраивать королю новые свидания с прекрасной Анной; с каждым днем графиня Гойм становилась с Августом все смелее и фамильярнее, но король по-прежнему не мог похвалиться успехами: с описанного нами вечера у графини Рейс Август не сделал ни одного шага вперед, и это уже наконец стало пугать услужливую камарилью; опасались, что королю это надоест и он вдруг совсем от Анны отступится. Другие же замышляли уже воспользоваться этой неудачей и обратить взоры своего владыки на другую, более податливую красавицу; но и хлопотуны, строившие свои планы на Анне, изо всех сил уговаривали графиню Гойм быть хоть немножко поуступчивее, только она не поддавалась и твердила одно и то же, что может быть женой, но не хочет быть любовницей. Весь успех этих дней заключался в том, что Анна теперь уже не требовала немедленного брака, препятствием к которому была королева Эбергардина, но заменила это требованием торжественного, клятвенного обязательства, что в случае смерти королевы Эбергардины король непременно на ней женится.

Подобное курьезное условие во всякое другое время и при всяком другом дворе, среди людей менее испорченных и развращенных, конечно, показалось бы безумным и невозможным, но Август, узнав о нем, только задумался и потом, насупив брови, отвечал Фюрстенбергу:

— Мне дьявольски опротивели все эти переговоры, и я решил с ними кончить.

— Не должно ли это значить, что вам угодно ее оставить? — спросил князь.

— Это мое дело! — коротко отвечал король.

Более ничего не мог добиться от него поверенный его тайн.

В тот же день король Август приказал принести к себе в кабинет из казны сто тысяч талеров золотом. Мешок был тяжелый, и его с трудом притащили два здоровенных, широкоплечих гайдука, но король взял его за оба края и поднял без всякого усилия… Фюрстенберг не смел расспрашивать, что затевает его повелитель, потому что Август был не в духе… Накануне он виделся с Анной на прогулке, долго ходил и говорил с ней и, по обыкновению, после этого рвал и метал, гневаясь на неуступчивость.

С досады он даже навестил княгиню Тешен, которая обливалась слезами, слушая все, что ей передавали об Анне, и отерла их только, чтобы встретить своего милого Августа.

Такая неопределенность в положении дел всем наскучила: никто не знал, кому кланяться, на кого сплетничать и от кого ждать милостей. Наконец произошла перемена: вдруг Гойму было не только позволено, но даже приказано возвращаться как можно скорее.

Это случилось в тот самый день, когда король, взяв в карету принесенные ему сто тысяч золотом, поехал на Пирнейскую улицу с этим кладом к Анне.

Время было под вечер, день был осенний, пасмурный. Графиня Гойм ходила задумчиво и одиноко по своей довольно скромной гостиной. Она никого не принимала, кроме дам, и потому была очень удивлена, услышав на лестнице мужские шаги и голоса. Еще более она была изумлена, когда двери распахнулись, и к ней без всякого доклада вошел король.

Пораженная этим неожиданным появлением, которое не предвещало ничего мирного, Анна отступила на несколько шагов и, взяв со стола маленький карманный пистолетик, спрятала его в платье. Как ни быстро было это движение, но оно не ускользнуло от взора короля, который тотчас же сказал:

— Вы напрасно это делаете, вам ничто не угрожает, и не нужно никакой защиты.

Анна молча смотрела ему в глаза и не могла вымолвить ни слова, а Август бросил на пол мешок с червонцами с такой силой, что мешок разорвался и блестящие червонцы раскатились по всем углам комнаты.

— Глядите, — сказал он, — это золото, и им я могу вас озолотить, а вот это железо…

И он вынул из кармана две железные подковы и, разломав их на несколько кусков, бросил на груду золота и докончил:

— Вот так же я могу исковеркать всю вашу жизнь! Предоставляю вам выбирать: или это золото и с ним мою любовь и почести, или мою ненависть!

Стоя над грудой золота и кусками изломанного железа, Анна заговорила:

— Ваше величество, я не боюсь смерти и не ищу богатства. Вы действительно можете сокрушить меня, как это железо, но смею вас уверить, вы никогда не сломаете моей воли. Золотом меня нельзя подкупить, как нельзя запугать железом. О, мой государь! Зачем вы с собой не принесли того, что одно могло бы победить меня — верное сердце?..

— Мое сердце давно принадлежит вам! — воскликнул Август.

— Я этого не вижу, государь, по вашим действиям; любящее сердце не может желать бесчестья предмету своей любви. Я не скрою от тебя, король, я люблю тебя! Я не могла воспротивиться этой любви, но я никогда не запятнаю ни себя, ни любви моей…

Король быстро подошел к ней и опустился на колено.

— Но выслушайте меня, государь, — продолжала Анна.

— Приказывайте!

— Я не могу принадлежать вам до тех пор, пока это сопряжено с моим унижением.

— Ага! Вы опять ставите какие-то условия?

— Государь, я дорожу моей честью.

— Хорошо, хорошо, я вас слушаю. Что же это за условия?

— Если вы хотите, государь, чтобы я, разделяя вашу любовь, разделяла и вашу страсть, то…

— Скорее, скорее! Что для этого нужно?

— Ваше клятвенное обещание на мне жениться!

Август нахмурил брови и проговорил:

— Но это невозможно, я женат!

— Да, государь, я это знаю, вы женаты, и пока королева здравствует, это невозможно, и я этого не добиваюсь, но… наша жизнь в Божьей воле, и ее величество может…

— Скончаться?

— Все возможно, государь, и тогда мое положение станет слишком тягостно, если вы не захотите меня из него вывести. Я ставлю условием всего, чтобы вы мне теперь это обещали.

— Анна, — отвечал Август, — поверьте мне, что вы сами не знаете, чего хотите: клянусь тебе, что это условие для тебя самой будет небезопасным.

— Ну, что бы там ни было, а я ни за что от него не отступлюсь. Этого требует моя честь, и пока я не буду иметь надежды быть твоей женой, ты ко мне не прикоснешься, или я убью себя!

Король пожал плечами и отвечал:

— Хорошо! Пусть по-твоему, если ты этого непременно хочешь, пусть это будет, я даю тебе это обещание!..

Анна от радости вскрикнула.

— При этом все остальное уже ничто, — проговорила она голосом, в котором звучало счастье. — Но прежде всего, разумеется, я должна получить развод с Гоймом.

— Разумеется, и он завтра же будет подписан в консистории. Чего же ты еще хочешь?

Но Анна только склонилась перед ним на колени и прошептала:

— Больше мне ничего не нужно!

— Ага! Ну, так теперь зато мне этого мало, — воскликнул король, заключая ее в объятия, но Анна, однако, успела из них высвободиться.

— Ваше величество! — воскликнула она. — Прошу у вас еще немножко терпения: я верю вашему королевскому слову, но прежде чем я забуду себя для вас, я должна быть свободна от всех клятв в верности другому, которые меня связывают. В эту минуту я еще жена Гойма; клялась ему в верности и должна соблюсти эту клятву до конца, пока мой развод с ним не будет объявлен, а ты, мой король, скрепишь подписью обещание, которое дал твоей бедной Анне.

Август улыбнулся, но, поцеловов молча ее руку, сказал ей:

— Пусть и это будет по-твоему. Делай все, что только может тебя успокоить и… Я твой раб — ты моя владычица! Гойм нынче же приедет; объяснись с ним и расстанься с ним немедленно же; завтра я прикажу приготовить тебе дом, у тебя будет сто тысяч талеров годового дохода, и у твоих ног оба моих королевства, а с ними и я сам…

С этими словами он действительно стал перед Анной на колени, а та слегка поцеловала его в лоб и отступила, шепнув ему:

— До завтра!

— Как! Неужто еще и теперь я должен уйти? — спросил нетерпеливо Август.

— До завтра, только до завтра! — коротко повторила ему Анна и подала на прощанье руку.

Король встал, молча поцеловал протянутую руку и вышел. Проходя через зал, он еще раз увидел на полу насыпанную им груду червонцев, которая так и осталась нетронутой.

В эту самую ночь вернулся домой граф Гойм и немедленно хотел видеть жену, но двери ее спальни были заперты. Слуги доложили графу, что графиня почивает и приказала себя не будить, потому что чувствовала себя не совсем здоровой.

Во все время своей отлучки Гойм не переставал беспокоиться о поведении жены и пользовался обильными сообщениями своих шпионов. Впрочем, известное ему таким образом поведение Анны не представляло никаких новых тревог, и Гойм, отойдя от запертой двери жениной спальни, лег спать довольно спокойно.

На следующее утро, прежде чем к нему собралось все множество его акцизных чиновников, его потребовали к королю. Гойм должен был отправиться в замок, опять не повидавшись с женой.

Август был к нему крайне милостив: он дружески укорял его в продолжительном отсутствии и между прочим сказал:

— У тебя, мне кажется, при дворе есть много врагов, тебя хотели от меня отстранить. Но ты не бойся этого. Ты имеешь во мне более могущественного друга, чем все твои недоброжелатели. — Король, похлопав его по плечу, добавил: — Поверь, что я никому тебя в обиду не дам.

Гойм не знал, как благодарить его величество за все милости, и стал находить их разгадку только тогда, когда в дальнейшем разговоре о состоянии государственных финансов Август начал жаловаться на недостаток денег и сказал:

— Милейший Гойм, мне нужны деньги, и я надеюсь, что ты об этом позаботишься.

Так они и расстались.

Время было около полудня, когда Гойм возвратился домой с этой аудиенции, и едва он вошел в свой кабинет, как в другие двери вступила Анна. Она была одета очень скромно, в простое черное платье. Лицо ее было серьезно.

Войдя, она заперла за собой дверь на ключ и отстранила от себя спокойным движением руки Гойма, бросившегося было к ней с приветствиями.

— Я ждала вас, граф, — начала она спокойным голосом. — Я пришла сюда за тем, чтобы поблагодарить вас за все, что вы сделали мне доброго. Поверьте, что я этого не забуду. Но теперь я должна сказать вам нечто такое, что вас, может быть, немного расстроит… Что делать, я совсем не хотела бы вас огорчать, но я принуждена сообщить вам, что наша супружеская жизнь должна считаться оконченной. Не будем грустить об этом! Мы не видели в нашем браке никакого счастья, между нами даже не было симпатии, без которой жизнь не жизнь, а мука. Немало времени прошло, как мы так тяготим друг друга, без всякой надежды на что-нибудь лучшее, и… нам, граф, пора проститься! Вам, граф, известна моя откровенная натура: я всегда люблю действовать прямо и так поступаю и теперь. Его величество сделал мне честь, заверив меня в своей дружбе и защите, а он в моих глазах достоин того, чтобы я на него положилась. Я его люблю и решилась ему повиноваться. Но обманывать вас я не могу и не желаю: мы, граф, должны расстаться, и чтобы сохранить вашу честь, я вам предлагаю развод. Иначе я поступить не могу. Если вы согласитесь, чтобы брак наш был расторгнут, вы можете быть уверены в моем всегдашнем к вам расположении. Всегда и во всем вы будете иметь во мне самую искреннюю помощницу; но если вы будете так неблагоразумны, что не дадите вашего согласия, то знайте, что, во-первых, это нимало не изменит моего решения, а во-вторых… это только заставит меня решительнее забыть всякую вам признательность и помнить лишь одно, что вы становитесь препятствием к моему счастью.

Гойм выслушал все это в мертвой неподвижности, как пораженный громом, — он никак не предполагал, что дело уже приняло такие размеры.

По его бледному лицу только разлилась какая-то синевато-багровая краска. Бедного министра не столько возмущала самая суть дела, как то страшное хладнокровие, с которым Анна ему все это излагала.

— Так вот что! — произнес, весь побагровев, Гойм. — Так вот какова ваша благодарность мне за то, что я вывел вас из вашей трущобы на свет Божий! О, я вижу, что я отогрел змею на своей груди, и вот она меня жалит!

И Гойм, сжав кулак, вдруг поднял его над головой и, кинувшись к жене, закричал неистово:

— Как вы могли решиться оставить мужа и сделаться игрушкой минутной прихоти самого легкомысленнейшего человека?

Анна смерила его взглядом и спокойно отвечала:

— Граф, не в этом тоне продолжайте!.. Я знала, что вы мне будете говорить именно это; но поверьте мне, что в ваших предостережениях я нимало не нуждаюсь и знаю, что я делаю. Предоставьте мне самой заботиться о моей судьбе и не пробуйте поколебать мою решимость, она неизменна. Я прошу вас быть благоразумнее и выбирать, пока есть время для какого-нибудь выбора: предпочитаете вы, чтобы я получила развод с вами с вашего согласия или чтобы вашего согласия не спрашивали? В первом случае мы расстанемся друзьями, во втором, конечно, о дружелюбии не может быть речи. Вот весь вопрос, который вы можете решить, как вам угодно!

Гойм никак не ожидал от жены такой твердости в таком деле, и им овладели и удивление, и гнев, а при них заклокотала и ревность: под влиянием всех этих мучительных чувств он поддался неистовому раздражению и заметался по комнате, бешено толкая и расшвыривая вещи.

Анна, давно привыкшая к взрывам его ярости, не придавала особенного значения этому и ждала конца, чтобы, не выходя отсюда, добиться — да или нет. Наконец, заметив, что припадок утихает, она проговорила самым спокойным тоном:

— К сожалению, я вижу, что вам гораздо труднее решиться, чем я думала; в таком случае я дам вам время обсудить мое предложение. Имейте только в виду, что теперь вражда со мной есть в то же самое время и вражда с королем, а это может быть для вас небезопасно: от этого зависит или ваше возвышение или опала.

С этими словами она вышла, не ожидая ответа.

Гойм продолжал метаться по комнате: его отчаяние, вероятно, продолжалось бы очень долго, если бы оно не было прервано приходом графа Фицтума.

— Что с тобой, Гойм? — воскликнул Фицтум. — Отчего это ты так печален?

— Что со мной? Вот, право, хорош вопрос! — отвечал Гойм. — Да вы, мои голубчики, наверно все это лучше меня знаете. Ведь это вы же, мои милые друзья, приготовили мне такую приятную новость… Моя жена, моя Анна меня бросает! Она понадобилась королю; ему все нужны! Что же с этим делать? Но зачем же она шла за меня замуж? Чтобы потом изменить мне, осрамить перед всем светом и выставить меня всем на посмешище? Неужто все это такие приятные вещи, что мне нечего печалиться, а надо радоваться и улыбаться?

Фицтум дал ему волю высказаться и потом начал:

— Послушай, Гойм! Что тебе жаль расстаться с прекрасной Анной, это очень понятно, но ведь она тебя никогда не любила, да и ты слишком уж ветрен, чтобы я поверил, что ты ее так сильно обожаешь. Честь же твоя не пострадает нисколько, потому что не ты оставляешь жену, а все знают, что она тебя покидает. Будем лучше рассуждать основательно, я пришел с поручением короля.

Гойм насупил брови.

— Что же мне приказывает его величество? — пробормотал он с иронией в голосе.

— Король желает твоего согласия на развод с женой и за это обещает тебе свою милость и признательность. А в противном случае… Я, право, не знаю, что тут тебе рассказывать! В противном случае, мой милый Гойм, ты, разумеется, накличешь на себя большие беды. С королем бороться нельзя, значит, выбирай что хочешь, но помни, что с этих пор малейшая обида графине будет считаться оскорблением его величества.

— Превосходно! Но только зачем королю нужно мое согласие на это? — закричал Гойм. — Не все ли равно, согласен я или не согласен? Король без всякого моего согласия может сделать все, что ему угодно: консистория не мне, а ему послушна; но я не могу благодарить его величество за то, что он лишает меня моей жены!

Фицтум его перебил:

— Постой, король тебя просит о согласии, это, разумеется, только доказывает в известной степени его желание быть с тобой деликатным; если же ты это ни во что не ценишь, то, конечно, обойдутся и без твоего согласия, но тогда тебе неловко будет оставаться при дворе, а король, очевидно, хочет оставить тебя при твоей должности.

— Да, он хочет меня при ней оставить, потому что я ему на ней нужен! — пробормотал Гойм.

Фицтум на это ничего не отвечал. Он встал, прошелся несколько раз по комнате и, снова сев на диван, сказал:

— Однако время идет, мой милый граф, и я должен ехать, чтобы передать твой ответ; решись же и скажи его! Если я уйду от тебя без ответа, дело будет уже непоправимо.

— Ну, и что же это будет? — продолжал он после минутной паузы. — Я еще раз, и притом последний, повторяю: граф Гойм, король Август ждет от вас ответа! Скажете вы мне или нет, что я должен передать его величеству?

— Да разве тут есть что выбирать? — воскликнул министр. — Что вы ко мне, в самом деле, пристаете? Ведь это одна насмешка: стали у человека с ножом у горла, прося позволения взять у него жену, которую уже ранее решили отнять… Что тут выбирать? Поезжайте, мой любезный зять, по вашему приятному поручению к его величеству и доложите ему, что я крайне ему благодарен за то, что он отбирает у меня жену, что я на это совершенно согласен, очень этому рад, счастлив и в упоении моего счастья лобызаю его руку. Довольно ли вам моей верноподданнической покорности? А если мало, то можешь добавить, что я сожалею, что подношу его величеству не целый фрукт, которого не касались уста, а плод… который я уже достаточно отведал. Прошу его извинения в этом, ха, ха, ха…

— Ну, это, знаешь, кажется, будет лишнее!

— Отчего же?

— Нет, право, лишнее. Прощай теперь: я иду и буду знать, что сказать и о чем умолчать; а ты, выпей-ка, брат, стакан холодной воды, да вспомни многих, которые позавидовали бы тебе.

Фицтуму, наверное, вспомнилась и его собственная доля, в то время когда его жена, сестра Гойма, была ненадолго фавориткой Августа.

Пока происходили эти переговоры, король нетерпеливо ждал в замке ответа Гойма и наконец, не дождавшись, сам поехал в дом своего злополучного министра и прямо прошел в покои его жены.

Фицтум не знал этого и, простясь с Гоймом, хотел ехать в королевский замок, но получив известие, что Август ожидает его здесь, направился на половину графини.

Август по одной походке и по лицу Фицтума сразу увидел, что Гойм не сопротивляется, и был спокоен, но прекрасная Анна, вся в тревоге, бросилась навстречу роковому послу.

— Ну, что, граф, были ли вы счастливее меня? — вскричала она.

— Графиня, никто не может быть вас счастливее! — отвечал с поклоном и улыбкой Фицтум. — Но я был только терпеливее вас. Я дал вашему мужу волю излиться в словах и за то приношу вам самую желанную весть: Гойм на все согласен!

В черных глазах Анны вспыхнула радость, и она чуть не кинулась на шею Фицтуму.

— О, если бы вы знали, какую вы мне дорогую принесли весть! Чем вас благодарить? — воскликнула она и, кинувшись к столу, на котором стояла золотая шкатулка, схватила ее и подала Фицтуму.

Король подбежал взглянуть на подарок и тотчас же вырвал его из рук Фицтума.

В шкатулку был вправлен миниатюрный портрет Анны, который был сделан несколько лет тому назад.

— Нет, извините, — воскликнул король, — это уже слишком много для тебя, Фицтум!.. Я конфискую это моей королевской властью и взамен дарю двадцать тысяч талеров, а этот портрет никто не может и не будет иметь, кроме меня!

Анна бросилась королю на шею.

На другой день граф и графиня Гойм подали прошение о разводе через своих уполномоченных, королевский указ ускорил дело, и через три дня решение консистории было объявлено для всеобщего сведения и по желанию Анны было прибито на всех площадях, общественных зданиях и местах.

В тот же самый день Анна переехала от мужа в новый дом, который для нее приготовили. Он был недалеко от замка, а для большего удобства его на скорую руку в несколько часов соединили с замком крытой галереей.

Известие о разводе, как громом, поразило весь город. Графиня Гойм оставила фамилию мужа и стала называться по имени своей родни в Голштинии госпожой Ко́зель. Август клятвенно обещал выхлопотать ей у императора Иосифа графский титул и, вместо временно занятого ею дома, обещал через несколько месяцев выстроить ей дворец лучше сказочных хором из «тысячи и одной ночи».

Давно уже ни одна любовница короля не овладевала так сильно всеми его помыслами, сердцем и чувствами. Он проводил с Анной целые дни, забывая все остальное на свете. Его почти нигде нельзя было увидеть без Анны.

Княгиня Тешен не имела более никаких надежд возвратить себе внимание короля. Август ее совсем оставил. Впрочем, все богатство, полученное ею во время фавора, осталось при ней, и она была свободна располагать собою, как ей угодно.

Август должен был щадить ее ради кардинала Радзеёвского, на которого она имела большое влияние, а Радзеёвский мог сильно повредить намерениям короля… Но что же думала и замышляла ревнивая и мстительная Тешен? Несмотря на множество шпионов, которыми Фицтум окружил ее по приказанию короля, о намерениях ее нельзя было ничего узнать. Пробовали было выпытать у нее тайну через баронессу Глазенапп, которая ненавидела сестру, но княгиня была слишком осторожна: она только молчала да плакала. Никто не знал даже, останется ли она в Дрездене или поселится в Гойерсверде, или же наконец вернется в Польшу. В доме не было заметно ни приготовлений к отъезду, ни других перемен, только слишком многочисленная дворня теперь значительно сократилась. Но тех, кто остались верными княгине, все подозревали в шпионстве. Общество вокруг нее группировалось невеселое; дни ее шли уныло, прежние друзья отставали; но зато князь Людовик Виртембергский приходил все чаще.

Придворные интриги, некоторое время направлявшиеся исключительно на низложение княгини Тешен и возвышение Анны Ко́зель, теперь, после победы последней, приняли другое направление.

Фюрстенберг, которого король вначале избрал посредником в этом деле, теперь должен был уступить свое место Фицтуму, оказавшему такую ловкость при устройстве развода.

При дворе Августа II начали образовываться две враждебные партии, и этот распад становился с каждым днем все заметнее и очевиднее.

Добрый король не любил, чтобы вокруг него люди жили в мире и согласии, и с особенным усердием заботился, чтобы этого при дворе никогда не бывало. Он боялся единодушия и всеми силами всегда способствовал всяким ссорам и раздорам.

Фицтум, который был таким счастливым посредником в деле Анны Ко́зель, принадлежал к старому роду, вышедшему некогда из Тюрингии и уже с давних пор находившемуся на саксонской службе.

Великому сокольничему графу Фридриху Фицтуму фон Экштадт было в то время лет около тридцати. Он был при дворе еще пажем и с малолетства был дружен с Августом. Вместе с ним он совершил и путешествие по Европе, из которого они привезли столько любопытных новинок. После падения государственного канцлера Бейхлинга в 1703 году он был назначен великим сокольничим на место брата канцлера, который тоже не миновал Кенигштейна.

Король любил Фицтума больше, чем других, потому что его он не опасался; это был человек спокойный, любезный, предупредительный, крайне вежливый и отлично воспитанный, как настоящий придворный, и ко всему этому был красавец.

Фицтум особенно отличался в любимых королем рыцарских забавах: он великолепно ездил верхом, стрелял, охотился и был такой страстный игрок, что, если бы только это было возможно, он играл бы целые дни без отдыха. Характер у него был веселый, и он отличался своим мягким, безобидным юмором. Мы уже говорили, что саксонское дворянство во всем, что касалось его привилегий, старалось осторожно, но упорно сопротивляться королю, и Фицтум был самым верным и ловким, хотя почти незаметным, сторонником этого дворянского дела. Его интимность с королем, которая особенно выказывалась на пирах и кутежах, позволяла ему иногда, при случае, ввернуть словечко в пользу своих убеждений, которое часто, под видом шутки, для многих было горькой правдой.

Исключая это сочувствие дворянским делам, Фицтум не вмешивался ни во что более, отстранялся от всяких интриг, не был совсем честолюбив и служил королю как другу.

Около Фицтума состояла его жена, сестра Гойма, первейшая из интриганок этого двора, при котором женщины всегда имели равное, если не большее значение, чем мужчины.

Графиня в то время была еще очень свежа и хороша… Высокого роста, как большинство саксонских аристократок, с большими блестящими глазами, прекрасным бюстом, слегка вздернутым носиком, она была одна из первых придворных красавиц. Все узнавали ее по вечно веселому, детскому, пискливому смеху, который очень часто вырывался с хорошеньких губ. Графиня Фицтум играла всем двором, вечно интриговала из одной любви к искусству, подслушивала, сплетничала, устраивала западни, ловила и играла людьми, возбуждала ссоры и ненависть, судила и мирила и, кроме того, отлично вела весь дом, и мужа, и хозяйство, и дела, и не будь ее — Фицтум сидел бы часто без гроша. Мужем же своим она руководила во всем, сгорая за него честолюбием, которого у того часто недоставало.

Эта дама любила карты не меньше, чем ее муж, но она играла гораздо осторожнее его и с бóльшим счастьем.

Все другие дела тоже держались ею, а не мужем, который, будучи предоставлен самому себе, никогда бы ничего не добился.

Фицтумы, впрочем, не были особенно влиятельны при дворе Августа: их ставили гораздо ниже Флемминга, Фюрстенберга, Пфлуга и других, но графиня Фицтум умела наверстывать этот недостаток прямого влияния ловким интриганством, которого побаивались особы, несравненно лучше ее поставленные.

При описываемых нами событиях госпожа Фицтум с первых же успешных шагов Анны Ко́зель стала на ее сторону и повела за собой мужа, который, зная способности жены, никогда ей не противоречил.

Анна в обществе преуспевала: несколько дней спустя после того, как она переехала в подаренный ей королем дом около замка, весь двор почувствовал, что новая фаворитка поведет дела не так, как слезливая графиня Тешен. У этой все пошло иначе — она становилась в самый центр дворцовой жизни и уже смело называла себя второй королевской женой.

Влюбленный Август ничему не перечил до времени, а у красавицы, которая тянулась к трону, закружилась голова.

Чем это должно было окончиться, покажет развитие нашей истории; но пока об этом еще никто не задумывался, и все ждали только веселья и празднеств от своего утешенного владыки.